материалов превышало то, что Ломоносов назначил. Сам он с
большею
частью академиков оставался в хороших
товарищеских отношениях. Если он ссорился с иноплеменниками — Миллером,
Шлецером, Грошовом, Эпииу-сом, то имел подобный
неудовольствия и с соотечественниками своими — Сумароковым, Тредьяковским,
Тепловым и Румовским. Как человек высокого ума, как пламенный патриот, Ломоносов
не
мог не желать, чтобы русская Академия со временем пополняла свои ряды из
собственных сынов России; он не
мог не гордиться тем, что сам, нисколько не уступая никому из своих сочленов в
дарованиях, в учености и трудолюбии, был природный русский; но Ломоносовъуважал
германскую науку и благодарно сознавал все, чем был
ей обязан. Дружба его с Шмелином, Рихманом, Шмелином, Брауном, Эйлером и другими
доказывает, что он был выше племенных предрассудков, несовместных ни с
обширным умом, ни с истинным образованием.
Положение Ломоносова в Академии много
обусловливалось его отношениями вне
её. Обстоятельства сами благоприятствовали сближению Ломоносова с двором.
Академия, в первое время
своего существования, несла между прочим обязанность поставлять стихи на
торжественный при дворе события. Естественно, что
автор оды на взятие Хотина должен был сделаться как бы академическим поэтом-
лауреатом. Его оды подносились
иногда от имени Академии и следовательно писались по должности. Стихи же на
иллюмишацин были всегда сочиняемы по требованиям статс-конторы, которая
присылала в
Академию описание иллюминации или поручала ей составить и самое описание. Но
Ломоносов и сам
не упускал случаев поддерживать
свои связи посвящением своих сочинений высоким лицам. В такое время, когда
блеск недавнего царствования Людовика
XIV вызывал все европейские дворы на подражание этому государю, появление в
России человека, подобного
Ломоносову, не могло не способствовать и у наст, к сильному развитию
меценатства. Кажется, первым доброжелателем Ломоносова сделался барон
Черкесов,
З.
