низкой степени развития. Естественно по этому, что
Ломоносов не всегда был счастлив в своих гипотезах; но, сравнивая его
догадки со множеством других, который беспрестанно возникали в этот век гипотез,
мы невольно изумляемся
проницательности и могучей логике Ломоносова. Его теории волнообразного
течения света и образования цветов посредством совмещения частиц не оправдались;
но за то,
как замечательно все сказанное им о происхождении электричества в воздухе, о
молнии и
зарнице, о развитии тепла посредством вращательного
движения частиц, о происхождении гор от подъема земли сплою огня, об
образовании месторождений металлов от землетрясений, о возможности определять
законы изменения погоды, и как близко
к истине подошел он в объяснении
северного сияния, в котором он видел также явление электричества! Какой
светлый и глубокий ум отражается в его географических воззрениях! Для
разбирающего ученые труды Ломоносова важен особенно тот путь, которому он
следовал, говоря: «из наблюдений установлять теорию, чрез теорию исправлять
наблюдения
есть лучший из всех способ изъяснения природы».
Самый правдивый приговор о подобных трудах
Ломоносова, приговор, который,
кажется, можно подписать еще и теперь, произнес опять Эйлер. Знакомясь с речью
Ломоносова о явлениях воздушных,
он писал: «Сочинение г. Ломоносова по этому предмету прочитал я с величайшим
удовольствием.
Способ, каким он объясняет столь внезапно наступивший холод, приписывая его
нисхождению верхнего воздуха в атмосферу, считаю я совершенно верным, и я
недавно сам ясно
доказал справедливость подобных доводов, из учения о равновесии атмосферы.
Прочие его предположения
столько же остроумны, как и правдоподобны, и обливаюсь в авторе счастливое
уменье расширять пределы истошного познания природы,
чему он уже и в прежних своих сочинениях представил прекрасные образцы. Нынче
такие гении
весьма редки; по большей части останавливаются на одних опытах и не
хотят даже рассуждать о них, или впадают в такая нелепые рассуждения,
который