. сказывать свои мысли о необходимых в Петербургской
Академии преобразованиях и,
будучи знаком с подробностями организации заграничных академий, не переставал
до самой смерти своей действовать в этом смысле. Впоследствии ему не раз
поручаемо было излагать свои
предположения на письме, и наконец он вместе с Аубертом получил приказание
президента составить
проект нового регламента Академии. То, что Ломоносов в разное время написал но
этому предмету, составляет целую массу бумаг, важных и как существенный
материал для историк Академии и как собрание замечательных взглядов его на этот
предмет. Как судья в собственном деле, Ломоносов, при своей раздражительной и
пылкой натуре,
является, конечно, не всегда беспристрастным, и сообщения его требуют остороашой
критики; но тем не
менее везде отражается печать той же проницательности, того же всеобъемлющего
ума, какие мы
привыкли видеть во всех произведениях Ломоносова. Тут предугаданы многие
потребности
Академии, впоследствии ясно сознанные и принятые правительством во внимание. Вот
как он, например, понимал роль России в отношении к изучению восточных языков:
«В европейских государствах, которые
ради отдаления от Азии меньше сообщения с ориентальными народами имеют нежели
Россия по соседству, всегда бывают при университетах профессоры ориентальных
языков. В
академическом стате о том не упоминается затем, что тогда профессора
ориентальных языков не было, хотя
по соседству не токмо профессору,
но и целой ориенталыюй академии быть
полезло.» Въизвлечении из статьи Ломоносова
о должности журналистов мы уже
видели, в чем он отчасти полагал назначение академий. Его взгляд на них
выразился еще яснее в
одной из упомянутых записок. «Учреждение Императорской Академии Наук, говорит
он, простирается не
токмо к приумножению пользы и славы целого государства, но и к приращению
благополучия всего
человеческого рода, которое от новых изобретений происходит и по всему свету
расширяется, о чем внешние академий довольно евндетель-ствуют.» Любопытно также,
как он смотрел на звание