еще и коснуться самой ощутительной и прочной его заслуги —
образования русской
письменной речи. Он первый определил грамматический строй и лексический состав
языка. Мало того: он же первый заговорил тою стихотворною речью, которая одна
отвечала духу языка и по тому самому, с первого же стиха Ломоносова, сделалась
вечно-живущею Формою русской поэзии. Как всякий реформатор, Ломоносов приступил
к своему делу тогда,
когда уже в жизни ощущалась потребность обновления письменного слова, когда
мысль о том занимала уже многих. Кантемир чувствовал возможность мерного стиха,
Тредьяковский понимал его необходимость; но на что у Кантемира не стало
предприимчивости, ауТредь Янковского — таланта, то совершил смелый мастер слова,
едва взял перо в руки.
Как редок Филологический
дар,
которым он обладал, видно лучше всего из последовавших за ним писателей: перед
ними были уже
образцы; каб. заелось бы, стоило только
пользоваться этими образцами — и что же? Не только современные, но и жившие
после него писатели выражались и в стихах
и в прозе гораздо хуже Ломоносова, который руководствовался одним собственным
смыслом и тактом. Не
говоря уже о Тредьяковском и Сумарокове, с намерением шедших своим путем и
только доказавших этом свое неумение, другие, признававшие
Ломоносова своим учителем, все таки не могли сравняться, с ним, и не прежде как
лет через 20-ть после его смерти русский письменный
язык пошел заметным образом вперед. В науке русского слова, в письменном его
употреблении, в создании русского стиха-подвпг Ломоносова живет до
сих пор и никогда не умрет. Все трудившиеся гиосле на том же поприще, все
дальнейшие
преобразователи языка, не исключая Карамзина и Пушкина, только продолжали дело
Ломоносова. В его трудах можно уже
отыскать начатки почти всех направлений разработки языка: в них есть уже
элементы и сравнительной грамматики, и общего словаря славянских пари. чий, и
изучения областных говоров. Правда, что. все эти стороны пзследования языка едва
только
обозначены у Ломоносова; мы находим у него только пред
