рыбу. Был он земляк
Ломоносову, коего лице показалось ему знакомо. Узнав же, кто он таков и об
его намерении, взял к себе в дом и отвел для житья угол между слугами того
дома.
У караванного
приказчика был знакомый
монах в Заиконоспасском монастыре, который часто к нему хаживал. Через два
дни после приезда его в Москву пришел с ним повидаться. Представая он ему
молодого своего земляка, рассказал об его обстоятельствах, о чрезмерной охоте
к учению и просил усильное постараться, чтоб приняли его в Заиконоспасское
училище. Монах взял то на себя и исполнил самым делом. И так учинился наш
Ломоносов учеником в сем монастыре.
В этом рассказе
прекрасно
показано, как страсть, овладевшая всем существом юноши, изощряет его
волю, приводит
в движение все силы его души, направляет их к достижению желанной цели: он и
играет
перед домашними, не подавая виду, что обоз для него все, и пытается
разжалобить слезами приказчика, и выказывает бесстрашие, в одиночку бросаясь
за ушедшим обозом по ночной зимней дороге, и рыдает уже не притворными
слезами, а слезами отчаяния, когда видит, что могут рухнуть его заветные
надежды. . . И все это потому что знает: если не утолит свою страсть, если
не отдаст всего себя наукам, поиску истины, то жизнь его утратит что-то
важное, что-то ничем не заменимое, что-то такое, без чего и жизнью-то
ее, пожалуй,
не назовешь.
В свое время Г. В.
Плеханов, разбирая
известные стихи Некрасова о Ломоносове, заметил: . . . архангельский мужик
стал разумен и велик не только по своей и божьей воле. Ему чрезвычайно помогло
то обстоятельство, что он был именно архангельским мужиком, мужиком-поморцем,
не носившим крепостного ошейника. Это верно, что, родись Ломоносов в
какой-нибудь помещичьей деревне центральной России, Москвы бы он не увидел
даже при очень сильном стремлении к наукам и в лучшем смог бы дойти из своего
дома лишь до господской усадьбы и до господской пашни.
Принимая эту принципиально
верную социологическую поправку, будем все-таки помнить, что из всех крестьян,
не носивших крепостного ошейника, только Ломоносов стал для русской культуры
тем, чем Леонардо да Винчи и Галилей были для итальянской. Лейбниц и Гете для
немецкой, Декарт и Вольтер для французской.
У Пушкина, много
размышлявшего над судьбою Ломоносова и много писавшего о нем, есть одно
стихотворение короткое и непритязательное, но удивительно глубокое по силе
проникновения в самую суть вопроса и гениальное по простоте исполнения. Вот
оно:
ОТРОК
Невод рыбак
расстилал по брегу
студеного моря; Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака Мрежи иные тебя
ожидают, иные заботы: Будешь умы уловлять, будешь помощник царям
Некий голос властно повелевает
сыну рыбака покинуть берег студеного моря и дерзнуть в плавание по морю истины:
Оставь Его призыв настолько мощен и значителен, что иначе как роковым его не
назовешь. Но кому принадлежит этот голос Что это: ретроспективное знание
Пушкина о жизни Ломоносова или Бога глас как в Пророке или, может быть, это
внутренний голос героя самого мальчика, непосредственно и ясно прозревающего
свое грандиозное предназначение. .
Юношески-
бесповоротное решение
девятнадцатилетнего Ломоносова уйти в Москву было актом пробудившегося сознания,
событием, определившим всю дальнейшую судьбу этого великого человека. В
сущности, именно здесь начало его величия. От отцовского наследства, от
богатых невест, от вполне реальной перспективы стать с его-то способностями
первым человеком на Курострове, а возможно, и на всем Поморье, он в надежде
иной славы пошел за истиной, которая хоть и способна возбудить в душе
честолюбивое чувство, но никогда, никому и нигде не дает никаких гарантий на
успех и