Казалось бы, новое
разочарование: опять только пустые словопрения. Стоило ли ехать в Киев, чтобы
услышать то, что уже надоело в Москве Вряд ли Ломоносов задавал себе столь
праздный вопрос. Он работал: рылся в книгах, делал записи, размышлял над
прочитанным, возможно, вступал в споры с киевскими книжниками. . .
Стремление Ломоносова извлечь как
можно больше пользы
из своей поездки в Киев показывает, насколько сильна в нем была
поморская, практически-хозяйственная
жилка. Не удалось узнать ничего нового в физике и математике Что
ж, отчаиваться
не стоит надо посмотреть, нет ли других сокровищ в киевской кладовой
знаний. И
вот уже Ломоносов целыми днями просиживает над изучением русских
летописей. Перед
ним проходят главнейшие события отечественной истории, и цепкая его память
навсегда удерживает прочитанное. Он, как рачительный хозяин, запасает знания
впрок, чтобы в нужную минуту они всегда были под рукой. Это чтение отзовется
потом и в одах Ломоносова, и в трагедии Тамара и Селим, и в Древней
Российской истории, и в Идеях для живописных картин, и в замечаниях на книги
по русской истории Миллера и Шлецера.
Ломоносов изучает
и
неповторимую архитектуру Киева, мозаичные и живописные шедевры Софии Киевской,
собора Михайловского Златоверхого монастыря, Успенского собора
Киево-Печерской лавры. Знаменитая киевская мумия то есть цветное стекло для
мозаичного набора производит на пего ошеломляющее впечатление. Здесь следует
искать корни его мозаичного художества, включившего в себя напряженные поиски
рецептов производства цветных стекол, опыты в создании мозаичных картин, поэму
Письмо о пользе Стекла и т. д. вплоть до мелких пометок Достать киевской
Муси,
читаем в его Химических и оптических записках. Установлено, например, что
мозаичные картины Ломоносова Нерукотворный Спас 1753 и портрет Петра I 1754
весьма близки по манере исполнения к мозаикам Михайловского Златоверхого
монастыря.
Так или иначе, в
Москву
Ломоносов вернулся не с пустыми руками. Поездка в Киев значительно обогатила
его представления о русской культуре, поставила перед ним много новых вопросов
и одновременно впервые выявила энциклопедичность его творческих устремлений уже
на раннем этапе развития.
1734 год для Ломоносова был
примечателен еще в одном отношении. К этому времени относится начало его
серьезной работы над теорией поэзии и ораторского искусства.
Преподавание
пиитики и
риторики в Московской как и в Киевской академии велось на высоком уровне и
опиралось на богатейшую традицию мировой эстетической мысли Поэтика и Риторика
Аристотеля, книги Цицерона по теории красноречия, Послание к Пионам
Горация, Образование
оратора Квинтилиана. Незаменимым теоретическим и учебным пособием для
студентов того времени был курс лекций, прочитанный по-латыни в Киево-
Могилянской
академии знаменитым сподвижником Петра I Феофаном Прокоповичем 1681-
1736, Поэтика
1705. В бытность свою в Киеве Ломоносов внимательно прочитал Поэтику, оставив
на ее полях много пометок.
Но еще до этого он
добросовестнейшим
образом изучал теорию поэзии в Славяно-греко-латинской академии. Феофилакт
Кветницкий,
наставлявший Ломоносова в этом предмете, говорил: Поэзия есть искусство о
какой бы то ни было материи трактовать мерным слогом с правдоподобным вымыслом
для увеселения и пользы слушателей. Вымысел, записывал 23-летний Ломоносов
слова иеромонаха Феофилакта, необходимое условие для поэта, иначе он будет
не поэт, а версификатор стихотворец. Е. Л. . Но вымысел не есть
ложь. Лгать значит идти против
разума. Поэтически вымышлять значит находить нечто придуманное, то есть
остроумное постижение соответствия между вещами несоответствующими. .
. Иначе вымысел
есть речь ложная, изображающая истину.
Подобные
определения, при
всей их сухой схоластичности, ставили, в сущности, очень живой и по сей день
трудноразрешимый вопрос о мере вымысла следовательно, о мере правдоподобия в
поэзии. Искусство не должно слепо копировать жизнь: вымысел основа