профессоров Петербургской
Академии как у представителей точных наук, так и у гуманитариев забегая
вперед, отметим, что Ломоносов отзывался о нем с неизменным уважением.
В числе академиков
первого
призыва были профессор юриспруденции Иоганн Сомон Беккенштейн ум. до 1744, а
также профессор греческих и римских древностей Готлиб-Зигфрид-Теофил Байер 1694-
1738,
основоположник так называемой норманнской теории происхождения русского народа.
Имя последнего Ломоносов не однажды упомянет в своих сочинениях так же, как и
имя Багерова последователя историка Герарда-Фридриха Миллера 1705-1783, который
приехал в Петербург из Лейпцига, не успев закончить там университетского курса,
и был зачислен в штат Академии наук со званием студента о нем еще будет не
однажды сказано ниже.
Особо следует сказать о первом
академике по кафедре
химии с которой впоследствии будет связана академическая карьера
Ломоносова. Руководить
химической наукой был приглашен в Петербургскую Академию курляндец
М. Бюргер. Однако
профессорство его было кратковременным. Он приехал в Петербург в марте 1726
года, но уже в исходе четвертого месяца своего пребывания в русской столице, а
именно 22 июля, возвращаясь пьяным от президента, у которого он был в гостях,
вывалился из экипажа и разбился насмерть.
По иронии
судьбы, не кто иной,
как сам Блюментрост, примерно за год до этого обратил внимание Екатерины I и
Сената на возможность подобных эксцессов в среде иностранных
ученых, поступивших
на русскую службу не предусматривая, впрочем, столь тяжелых последствий, и
составил от имени императрицы документ, в котором заботы о первоначальном
устройстве быта академиков прямо связывались с намерением предотвратить
возникновение непотребных обычаев: Ея величество именно приказала, чтоб дом
академический домашними потребами удостачить и академиков недели три или месяц
не в зачет кушаньем довольствовать; а потом подрядить за настоящую цену, наняв
от Академии эконома, кормить в том же доме. И дать ему в зачет несколько
денег, которые из трактамента т. е. договора. Е. Л. академических членов
возвращены будут по учреждении оной Академии, дабы, ходя в трактиры и другие
мелкие Домы, с непотребными общаючись, не обучились их непотребных обычаев и
в других забавах времени не теряли б бездельно. Ибо суть такие образцы из
многих иностранных которые в отечестве своем добронравны бывши, с роскошниками
и пиявицами в бездельничестве пропали и государственного убытку больше, нежели
прибыли учинили.
Случай с М. Бюргером отчасти
показателен для
академического быта начального периода: пьянки, легкие потасовки, а то и
серьезные драки между служителями науки были не столь уж редким явлением на
первых порах его самостоятельной работы в Академии и Ломоносова не минует чаша
сия.
Впрочем, истинный характер молодой Академии и авторитет ее в Европе
определяли научные баталии, которые вели между собою первоклассные ученые.
Правда, и среди
них
обнаружились потери. Летом того же 1726 года в возрасте 31 года скончался
Н. Бернулли,
чье здоровье еще до приезда в Петербург внушало серьезные опасения его близким
и друзьям одно время он вынужден был основательно лечиться в Италии. Эта
смерть означала большую утрату для начинающейся русской науки и глубокую личную
драму для молодого Д. Бернулли. 1 августа 1726 года, присутствуя на
торжественном собрании Академии наук, Екатерина I выразила ему соболезнования
и заверила в своем расположении очевидно, воспользоваться им гениальному
швейцарцу не пришлось, так как и сама императрица через несколько месяцев
скончалась.
Д. Бернулли
форсирует свои
хлопоты по приглашению в Петербургскую Академию наук 19-летнего Леонарда Эйлера
1707-1783, которого братья Бернулли знали еще по его детским годам в
Базеле. Их
отец И. Бернулли внеурочно занимался с высокоодаренным мальчиком
математикой. Наконец,
Даниил смог сообщить благоприятную весть юному Леонарду, который еще с осени
1725 года, по его собственным словам, томился в ожидании,
