Глубокая
аморальность таковых
распрей и таковых ссор заключалась в том, что их участники видели в Шумахере
который
чаще всего и провоцировал столкновения третейского судью и обращались к нему за
непредвзятым и строгим разбором. Он же придавал спорам в основе которых
изначально лежали научные разногласия откровенно скандальное направление.
Так, например, острая
полемика по теоретическим вопросам механики, которую вели с Д. Бернулли
Бюльфингер
и Герман, уже в самом начале зимой 172526 года сопровождалась резкими
вспышками, озарявшими не только глубину затронутых научных проблем, но и
непримиримость темпераментов. Впрочем, выпады друг против друга на этом этапе
полемики были связаны с существом затронутых вопросов, а не с личной
неприязнью оппонентов. Но вскоре именно ненаучные мотивы
возобладали. Бюльфингер
и Герман, видя, что Шумахер поддерживает Д. Бернулли, перенесли свою
нелюбовь к советнику Академической канцелярии и на его
подопечного. Пятидесятилетний
Герман, человек уравновешенный, пользовавшийся всеобщим авторитетом professor
primarius называли его с уважением, к
тому же земляк Д. Бернулли и дальний родственник Эйлера, который, как мы
помним, был близким другом автора Гидродинамики, даже он в ходе полемики на
заседаниях Конференции Академии наук спорил с Д. Бернулли так ожесточенно, что
президенту Блюментросту приходилось вмешиваться и успокаивать первого
профессора. Что же касается Бюльфингера, которому едва исполнилось тридцать
пять, то о нем Шумахер в связи с развернувшейся полемикой писал в августе 1729
года Блюментросту: . . . приказывайте, милостивый государь, что вам угодно, я
буду повиноваться, но, ради Господа и во имя спокойствия общества, не
предоставляйте нас ярости г. Бюльфингера.
Шумахер и здесь
внешне занял
безупречную позицию. Бернулли, которого он поддерживал, оказался правым по
научному существу полемики. Бюльфингер несмотря на то, что был физиком с
европейским именем, основателем физического кабинета Петербургской Академии
наук получил в Петербурге профессуру по кафедре логики, метафизики и морали:
формально его мнением по поводу диссертаций Бернулли можно было пренебречь. При
таком подходе на авансцену выступало то, что Шумахер в письме к Блюментросту
назвал яростью г. Бюльфингера. Причем Бюльфингер уже не считал нужным
сдерживать свою ярость. Много было сказано им резкого, просто несправедливого
в адрес Д. Бернулли, что, конечно же, невыгодно характеризует в наших
глазах тюбингенского физика и философа. Была создана специальная комиссия по
разбору конфликта между Бюльфингером и Бернулли. Президент из Москвы пишет
Шумахеру письма с указаниями изыскать средства к примирению
враждующих. Бернулли
к нему же обращается за защитой и сочувствием: Боже мой, к каким крайностям
вынуждают меня. Обвиняют меня прямо в ложных выводах, и это обвинение делает
г. Бюльфингер. Еще более: он меня выдает за
преступника,
сообщая сведения de vita et monbus meis2 Я могу только оплакивать
мое
несчастье. . . Конечно, наши усилия совершенно различны: г. Бюльфингер
старается лишь уничтожить меня, а я хочу только доказать мою невиновность, не
желая ему ни малейшего зла. . . Он хочет уничтожить мою известность, а между
тем
не в состоянии доказать ни одного ложного вывода, и мне легко обличить и
опровергнуть его вздорное злоречие. . .
2 О моей жизни и нравах лат.
Распря между
Бернулли, с
одной стороны, и Бюльфингером и Германом, с другой, завершилась уходом
последних из Академии. Но вот что интересно: как только Бюльфингер в 1731 году
вернулся в Тюбинген, он написал Бернулли дружеское письмо и получил от него
доброжелательный ответ. Кроме того, Бюльфингер произнес перед тюбингенцами
публичную речь О достопримечательностях города Петербурга, в которой с
уважением и благодарностью говорил об Академии и в особенности хвалил
академических инструментальщиков: Искуснейшие вещи делаются в Петербурге. .
. трудно
отыскать искусство, в котором я не мог бы назвать двух или трех отличнейших
мастеров.