образом
сказывался на повседневной жизни старинного гессенского городка.
По вечерам, после окончания
занятий, разноязыкая
толпа буршей с шумом заполняла узкие улочки и небольшие площади Марбурга. Здесь
книгопродавец открывал свою лавку с томами ученой латыни на полках; там
парикмахер-француз зазывал к себе молодых модников, предлагая новый парик или
какую-нибудь особенную пудру; где-то еврей-процентщик караулил должников или
сам спасался бегством, преследуемый студенческой шпагой; а в другом месте
веселая компания врывалась в харчевню и устраивала изрядную попойку с битьем
посуды и бурным выяснением отношений, которое заканчивалось, судя по накалу
страстей и количеству выпитого, либо благородной дуэлью на улице, либо
плебейской дракою тут же, на глазах у хозяина, ко всему привыкшего; иной раз
глазу представала профессорская дочка, уже потерявшая надежду выйти
замуж, поджидая
к себе обожателя с очередного отцовского курса в то время, как сам отец по
иронии судьбы был занят с коллегой ученым спором о предустановленной
гармонии, доказывая
целесообразность всего происходящего на свете; а неподалеку почтенный отец
семейства, какой-нибудь продавец сукон или зеленщик, помолившись на
ночь, приказывал
слугам хорошенько проверить ставни и вооружиться на случай, если подвыпившие
студенты по ошибке или с умыслом вздумают штурмовать его домашнюю крепость. . .
Таковы были житейские издержки той известности, которой Марбург пользовался
как университетский город.
Может
быть, именно о них и
шел разговор во время первой беседы Вольфа с русскими студентами, состоявшейся
сразу по их прибытии на место.
Вручив своему преподавателю
рекомендательные письма и выслушав его наставления, молодые люди с похвальным
усердием принялись устраивать свои дела. Обсудили с марбургским доктором
медицины Израилем Конрада условия, на которых тот согласился посвятить
московских
студентов в теоретическую и практическую химию: за сто двадцать талеров он
должен был прочесть им соответствующий курс лекций на латинском языке. Однако
уже через три недели, двадцать пятого ноября, Ломоносов вместе с Виноградовым
и Драйзером отказались от услуг И. Конрада, который, по их согласному мнению,
был плохим учителем и не мог исполнить обещанного. С января 1737 года лекции
по химии они стали слушать у профессора Юстина-Герарда Дуйзинга 1705-
1761. Механику,
гидравлику и гидростатику читал им сам Вольф. Помимо общих лекций, у каждого
студента были намечены занятия по индивидуальному плану. Так, Ломоносов
вместе с Виноградовым, в дополнение к сказанному, брал еще уроки немецкого
языка, арифметики, геометрии и тригонометрии, а с мая 1737 года начал
заниматься французским и рисованием.
Вот как выглядел
обычный
студенческий день Ломоносова в Марбурге на основании его рапорта в Академию
наук от 15 октября 1738 года: утром с 9 часов до 10 занятия экспериментальной
физикой, с 10 до 11 рисованием, с 11 до 12 теоретической
физикой; далее перерыв
на обед и короткий отдых; пополудни с 3 до 4 часов занятия метафизикой, с 4
до 5 логикой. Если сюда добавить уроки французского
языка, фехтования, танцев,
а также самостоятельную работу Ломоносова в области теории русского
стиха, если
учесть, что круг его чтения неизмеримо расширился в это время, то огромная
загруженность Ломоносова в Марбурге станет очевидной.
Большая учебная нагрузка сама
по себе не представляла для Ломоносова непреодолимой трудности. Он занимался
легко и споро. В письмах к барону Корфу Вольф постоянно выделяет Ломоносова
среди других студентов: У г. Ломоносова, по-видимому, самая светлая голова
между ними. . . , Более всего я еще полагаюсь на успехи г. Ломоносова. . .
Трудности для
Ломоносова в
Германии были не профессионального, а скорее житейского
свойства. Правда, недостатка
в средствах на первых порах посланцы из Петербурга не испытывали. По отношению
к Ломоносову и Виноградову тут даже следует говорить об известном избытке
средств, если вспомнить их славяно-греко-латинскую стипендию десять рублей в
год. Однако увеличение содержания, как это ни удивительно,