Душа Ломоносова, переполненная
идеями и замыслами, изнемогала в жажде подвига во имя и во славу Истины и
России. Что же касается Шумахера, то он в июне 1741 года, надо думать, был
уверен, что Ломоносов всецело у него в руках. Гарантией этого, с его точки
зрения, вполне мог служить авантюрный финал Ломоносовского обучения в Германии.
Шумахер просто решил некоторое время выдержать такую крупную рыбу, как
Ломоносов, в академической заводи, чтобы в нужный для себя момент выловить и
бросить к ногам Сената или двора, буде спросят: а есть ли в Академии
русские, мол,
ученые
И начались для Ломоносова академические
будни, серые
и однообразные.
Отметившись 8 июня
в
Канцелярии о своем прибытии, он получил две каморки в доме для академических
служащих стоял на месте нынешнего дома 43 по 2-й линии Васильевского
острова. 10
июня подал в Канцелярию прошение о выдаче ему денег для покупки нужнейших в
домашнем житье нужд и содержания себя и покоев. Поскольку Ломоносов не был
определен ни на какую конкретную должность в Академии и постоянный оклад ему не
был положен, Канцелярия распорядилась выдать ему просимое в счет будущего
жалованья.
Одновременно с
распоряжением о
выдаче пятидесяти рублей, Канцелярия приняла решение направить Ломоносова под
начало профессору ботаники и натуральной истории Иоганну Амману 1707-1741, дабы
оный доктор его, Ломоносова, обучал натуральной истории, а наипаче минералам,
или что до оной науки касается, с прилежанием. В добавление к этому решению
получил от Шумахера сопроводительное письмо к Амману, в котором содержалась
просьба преподавать ему естественную историю, особенно по царству
ископаемых, и
руководить его занятиями, с тем чтобы с ним поскорее можно было дойти до
предположенной цели.
Цель, о которой писал Шумахер,
это определение Ломоносова в академический штат на твердую должность ученого.
Когда Ломоносов со своими товарищами отправлялся в Германию, им было обещано,
что по их возвращении, если они в пройденных науках совершенны будут, пробы
своего искусства покажут и о том надлежащее свидетельство получат, то будут в
профессоры экстраординарные удостоены. Вот на этом-то если и играл
Шумахер, затягивая
производство Ломоносова: похвальные отзывы Вольфа и Дуйзинга это-де хорошо, но
ведь главное, ради чего его посылали в Германию, горное
дело, минералогия; а
от Ганкеля, кроме возмущенных писем, в Петербурге никаких аттестатов о
Ломоносове не получали.
Ломоносов под руководством Аммана
приступил к изучению
естественной истории, особенно по царству ископаемых. Он черновой работы в
науке не боялся. Минеральный кабинет Кунсткамеры Академии наук, где ему
предстояло работать, обладал богатым собранием различных камней и
окаменелостей как минерального, так и органического происхождения камни печени,
почек, мочевого пузыря и т. п. . Но собрание это не было разобрано и
описано. В 1731 году профессор химии Хмелин начал составлять каталог
Минерального кабинета. До 1733 года, когда Хмелин отправился в сибирскую
экспедицию, он успел закончить описание большей части коллекций, входивших в
собрание. Но оставалась еще довольно значительная доля неразобранный
материалов. Завершить начатую Шмелином работу и предстояло Ломоносову.
Как раз в тот момент, когда
он принялся за дело, в Петербургскую Академию наук пришло письмо от Ганкеля, в
котором фрейбергский горный советник так аттестовал Ломоносова: По моему мнению,
г. Ломоносов, довольно хорошо усвоивший себе теоретически и практически
химию, преимущественно металлургическую, а в особенности пробирное
дело, равно
как и маркшейдерское искусство, распознавание руд, рудных
жил, земель, камней,
солей и вод, способен основательно преподавать механику, в которой он, по
отзыву знатоков, очень сведущ. Трудно сказать, что больше заставило Ганкеля
дать такой отзыв о Ломоносове: способность возвыситься над личной антипатией и
вынести объективную оценку или же стремление приписать своему наставническому
искусству неизбежные уж это-то он понимал успехи Ломоносова в будущих
исследованиях и
