Вот почему, когда в январе
1742 года Андрей Константинович Нартов 1680-1756, главный механик
Академии, бывший
токарь Петра I, представил в Сенат несколько жалоб на Шумахера от
академических служащих, Ломоносов был всецело на его стороне, тем более что и
в этих жалобах один из основных обвинительных пунктов гласил: Молодых людей
учат медленно и неправильно.
Сенат, рассмотрев
вопрос, командировал Нартова в
Москву, куда в то время отбыла на коронацию Елизавета. 30 сентября 1742 года
была назначена следственная комиссия по делу Шумахера, а 7 октября его взяли
под стражу.
Никогда еще
Шумахеру не было
так трудно. Той страшной осенью он всей кожей своей ощутил, что одно
дело, когда
жалуются профессора немцы, французы, швейцарцы, которых, в сущности, ничто,
кроме их науки и окладов, не интересует, и совершенно другое дело, когда
протестуют эти самые русские, кровно заинтересованные не только в правильной
выплате им их личного жалованья, но и в выяснении истинного характера его
действий, в восстановлении полной картины его преступлений. Русские
сотрудники Академии обвиняли Шумахера с государственных позиций.
Почувствовав опасность, смертельную
для своей карьеры,
Шумахер принял самые энергичные меры. Его люди, которых он немало сплотил
вокруг себя за двадцать лет пребывания у кормила Академии, хлопочут перед
следственной комиссией о восстановлении патрона, называя жалобщиков ничтожными
людьми из академической челяди. За Шумахера заступается лейб-медик русской
императрицы
И. Г. Лес-ток, выходец из Франции, подданный одного из мелких германских
князьков герцога Брауншвейг-Целльского, международный
авантюрист, деятельность
которого оплачивалась несколькими европейскими государствами.
Шумахер пустил в ход весь арсенал
своих грязных средств. Еще до того как была создана следственная
комиссия, когда
Нартов только отправлялся в Москву, Шумахер, извещенный предателем из
жалобщиков им оказался академический канцелярист, некий Худяков, экстренно
организовал чтение лекций для студентов Академического университета, для виду,
как писал Ломоносов. Московские друзья Шумахера были тоже предупреждены и
делали, со своей стороны, все возможное, чтобы вызволить его из
беды. Наконец
он наносит решающий удар: . . . уговорены были с Шумахеровой стороны
бездельники из академических нижних служителей, писал Ломоносов, кои от
Нартова наказаны были за пьянство, чтобы, улучи государыню где при
выезде, упали
ей в ноги, жалуясь на Нартова, якобы он их заставил терпеть голод без
жалованья.
Сие они сделали, и государыня по наговорам Шумахеров патрона
Лестовка. ЕЛ. указала Нартова отрешить от
Канцелярии и быть в ней Шумахеру главным по-прежнему.
Шумахер был
признан виновным
лишь в присвоении академического вина на сумму 109 рублей 38 копеек. Бич
ударил по самим жалобщикам.
Ломоносов близко к
сердцу
принял эту победу зла над добром, лжи над правдою. Более всего его возмутило
поведение ученых, поддержавших советника Канцелярии, и прежде всего:
профессора истории Миллера, профессора астрономии и конференц-секретаря
Винсгейма
и своего бывшего преподавателя физики Крафта который, кстати, был
родственником Шумахера, не говоря уже о подлом поступке канцеляриста Худякова.
Для Ломоносова
вопрос стоял
предельно благородно и просто: если Шумахер злейший враг России а это
неопровержимо доказывалось фактами, то русский, оказавший ему услугу, достоин
презрения; если Шумахер злейший враг науки что также безусловно
подтверждалось, то ученые, защищавшие его, утратили не только свой
нравственный,
но и профессиональный престиж. Ведь в ситуации с Шумахером требовалось лишь
одно: беспристрастное проведение расследования, то есть выяснение истины, и
если бы это было сделано, интересы России, русской науки, восторжествовали
сами собой. Миллер, Винсгейм, Крат оскорбили два самых высоких для
Ломоносова понятия: Истину и Россию. К таким людям он был беспощаден. В своих
отношениях к Миллеру Ломоносов до самой смерти не смог преодолеть сильнейшей
неприязни несмотря на то, что этот ученый впоследствии