Землею, оставив
своим
преемникам решать задачи колоссального нравственного значения.
Знание есть сила, в этом
афоризме Френсиса Бэкона встретились две великие эпохи: философ, живший на
рубеже XVI и XVII веков, одною фразой примирил в высшем единстве противоречие
между отбушевавшей стихийной силой Возрождения и грядущим ясным знанием
Просвещения. Вся философия
Бэкона глубоко уходит своими корнями в только что открытую Ренессансом землю:
предпосылкой достоверного знания он считает объяснение мира из самого
мира. Выводя
науку из круга теологических дисциплин, ставя ее лицом к лицу с
природой, Бэкон
закладывает принципиально новые основы познания.
Вместе с тем Бэкон и не думал
отвергать Бога. Философия,
писал он, если ее зачерпнуть немного, уводит от Бога; если зачерпнуть
глубже приводит к нему. Вот почему симбиоз науки и религии был явлением
отнюдь не редким в ту пору: Бойль писал богословские трактаты и учредил особую
кафедру для научной борьбы с атеизмом. Знаменитый математик Уиллис. . . издал
множество богословских сочинений; учитель Ньютона Баррозу был священником. Гук
написал богословское исследование о Вавилонском столпотворении. Многие ученики
и друзья Ньютона были одновременно богословами. Ньютон не представлял
исключения в этом смысле. . . С этой характеристикой, данной академиком С. И.
Вавиловым предшественникам и современникам Ньютона, трудно не согласиться.
Аналогичное
положение было не
только в Англии XVII века, но и в других странах. Будет ли хоть когда-нибудь
доступно человеческому сознанию то, что доступно сознанию Бога этот вопрос
мучил ученых Европы постоянно, и чем больше естественнонаучных открытий они
делали, тем мучительнее он звучал. Галилей, размышляя над этим
вопросом, пришел
к знаменательному выводу: Божественный разум знает. . . бесконечно больше
истин, ибо он объемлет их все, но в тех немногих, которые постиг
человеческий разум, я думаю, его познание по объективной достоверности равно
божественному, ибо оно приходит к пониманию их необходимости, а высшей
степени достоверности не существует.
В этом
высказывании Галилея
выразилось новое представление о критериях научной истины и о самом характере
ее: наивно было бы полагать, что посредством науки один человек или
человечество в целом сможет однажды достичь абсолютного, все объясняющего и
закрывающего
все вопросы, итогового понятия о вселенной. Наука только доказывает, что
человечество
не обладает научной истиной и что последняя является лишь его отдаленной целью,
она заменяет, по выражению известного историка науки
Л. Оляпки, успокоительное
убеждение о существовании уже законченного знания природы волнующим
представлением об истине как результате времени, сомнений, прогресса в
отдаленном будущем.
Перестройка в умах
необходимо проявилась
и в поисках новых методов познания. На смену средневековой схоластике, где
истина задана наперед, а ученые лишь изощряются в ее безупречном
доказательстве, пришел индуктивный метод, провозглашенный Бэконом. В Новой
Атлантиде он проиллюстрировал роль правильного метода в науке и одновременно
ответственность науки перед людьми поскольку она уже успела показать свою
общественную полезность и должна была неизбежно увеличить ее в будущем
посредством такого сравнения: . . . хромой калека, идущий по верной
дороге, может
обогнать рысака, если тот бежит по неправильному пути. Даже более того, чем
быстрее бежит рысак, раз сбившись с пути, тем дальше оставит его за собой
калека. Для философии нового времени эта притча о калеке и рысаке стала чем-то
вроде принадлежащей философу Зенону Эгейскому знаменитой апории притчи об
Ахилле и черепахе в пору античности. Она приобрела всеобщее значение
впрочем, к
Ломоносову она применима лишь постольку, поскольку ее можно варьировать: он
если так позволительно выразиться, был рысаком, но устремившимся как раз по
правильному пути.
Выдающуюся роль в
перестройке
умов с точки зрения методологии мышления сыграла философия и физика
Декарта, который
в Началах философии писал: Нужно прежде всего освободиться от наших
предрассудков,
подготовиться к тому, чтобы откинуть все взгляды,
