человека. Что же касается
истории собственно научного мышления, то здесь величайшим завоеванием стали
размышления о методе познания Бэкона, Декарта, Ньютона. В сущности, реальной
альтернативой вере имела шансы стать только такая наука, которая зиждилась на
правильном методе. Неслучайно именно по этому вопросу велась тогда
ожесточенная полемика, которой не миновал и не мог миновать Ломоносов в начале
своего научного творчества.
2
Россия молодая ничего
подобного не знала. В допетровскую эпоху элементы философской и научной мысли
были растворены в едином потоке общественного сознания, религиозного в своей
основе, точнее сказать еще не выделялись из него. Просветительские реформы
первой четверти XVIII века создали культурную ситуацию, в которой в принципе
стало возможным зарождение новой традиции мысли, отличной от
религиозной, равно
как и появление соответствующих проблем. Но, чтобы проблемы сделались
актуальным фактом умственной жизни целого общества, а не отдельных его
представителей, нужно было время для основательного внедрения в общественное
сознание новых представлений о мире и человеке. Иначе говоря, предстояло еще
накопить материал для полемики. Необходимую предуготовляющую работу в этом
направлении проделали Феофан Прокопович и А. Д. Кантемир. И хотя
Ломоносов, как
мыслитель и естествоиспытатель, в сущности, мало им обязан, их
философско-просветительская деятельность должна быть здесь учтена, ибо
показывает накопление нового электричества в культурной атмосфере России первой
половины XVIII века и неизбежность колоссального грозового разряда, именуемого
Ломоносовым.
Феофан уже в раннем своем творчестве
открывает доступ
в литературу достижениям естественнонаучной мысли и философии. Так, в
известном латинском стихотворении, обращенном к папе римскому в защиту Галилея,
он сталкивает церковную и научную интерпретации мира, утверждая победу за
последней и выражая эмоциональное сочувствие великому мыслителю: Зачем ты
мучишь, о нечестивый папа, усердного служителя природы Чем, о жестокий тиран,
заслужил этот старец такую участь Папа, ты безумствуешь Ведь он не трогает
твоих миров и не вторгается со злым умыслом в твои священные области. . . Его
земля истинная, твоя же ложная, его звезды создал Бог, а твои обман. Здесь
мы имеем дело с первой в русской литературе попыткой художественно воплотить
деистическое отношение к миру. Явления природы выступают здесь как следствия
божественной первопричины; изучая их, Галилей не вторгается в сферы, лежащие
за пределами его научной компетенции, не подрывает оснований
веры; нравственная
оценка его деятельности недвусмысленная: борьба за истину есть подвиг. Здесь
Феофан предвосхищает сходную постановку вопроса о разделении, если так можно
сказать, сфер влияния науки и религии, с которой мы столкнемся впоследствии
у Ломоносова в его работе Явление Венеры на Солнце 1761.
Еще более
последовательным
апологетом деистического мировоззрения выступает младший современник Феофана и
его соратник по Ученой дружине Антиох Кантемир. У него получает дальнейшее
развитие мысль Феофана о том, что в новое время утверждается новый критерий
нравственной оценки человеческой жизни: просвещенный человек, стремящийся к
познанию мира и себя в нем, добродетелен; невежда, ограничивающий себя лишь
материально доступной сферой, неизменен и слеп в своей вере в творца и
потому порочен.
Обыкновенное невежд мнение есть, читаем в примечаниях к I сатире, что все,
которые многому книг чтению вдаются, напоследок не признают Бога. Весьма то
ложно, понеже сколько кто величество и изрядный порядок твари познает, что
удобнее из книг бывает, столько больше чтить творца природным смыслом
убеждается. . . .
Вообще роль творчества
Кантемира в истории русского философского просветительства весьма велика. В
примечаниях
к сатирам, в переводе Разговоров о
