пору, когда его положение в
Петербургской Академии наук было в высшей степени неопределенным. Он думает о
том, как избежать в своем методе крайностей картезианского и ньютонианского
подходов задача, достойная ученого высшего академического ранга, а его
выдерживают студентом. Он размышляет о том, как посредством метода
философствования, опирающегося на атомы, объяснить сущность материи и
всеобщего движения и постичь законы, по которым действует всемогущий двигатель,
а общаться ему приходится с Шумахером, который, со своей стороны, пытается
постичь его самого, чтобы приспособить уже к своим законам, и потому сначала
выжидает, но, убедившись в невозможности такого приспособления, начинает
чинить ему препятствия. Он намеревается полагать основания и уже отваживается
охватывать
совокупность всех вещей, чтобы нигде не встретилось противопоказаний, а ему
даже не позволяют присутствовать на заседаниях ученого собрания с 8 июня 1741
года по 11 мая 1742 года вследствие шумахеровых
проволочек, а потом уже по собственной вине. Когда читаешь все созданное и
задуманное Ломоносовым в 17411743 годах и соотносишь это с тогдашними
обстоятельствами его работы в
Академии, вывод о неизбежности взрыва напрашивается сам собою. Слишком уж
велика была разница в давлениях Клокочущее сердце Ломоносова вспомним это
эмоционально точное определение Радищева выдерживало колоссальные перегрузки
Если давление нормальное для Шумахера Винсгейма Красьте и др. принять за
единицу то для Ломоносова для той области в которой его я чувствовало себя
привычно и обретало способность к плодотворному самовыражению, нормальным было
давление в десятки оз. большее Лаву даешься как его натуга вообще выдерживала
столь резкие перепады
276 заметок один
из важнейших
документов не только раннего, но и всего научного творчества Ломоносова. Они
вводят нас в лабораторию Ломоносовского мышления, показывают, что
диалектичность его философского и научного метода, будучи стихийной врожденной,
была еще и всерьез осознанной. Отличительной внешней чертою Ломоносовского
метода было соединение парадоксальности и здравомысленности. Точнее:
парадоксальность его выводов которую, кстати, в последующие годы Эйлер всегда
вменял ему в достоинство происходила от его замечательной здравомысленности.
Так, в одной из заметок Ломоносов
пишет: Не следует
выдумывать много разных причин там, где достаточно одной; таким образом, раз
центрального движения корпускул достаточно для объяснения теплоты, так как оно
может увеличиваться до бесконечности, то не следует придумывать других причин.
Общая посылка здесь сродни ньютоновскому высказыванию: Природа проста и не
роскошествует излишним количеством причин. Она служит Ломоносову достаточным
основанием для беспощадно критической постановки вопроса о теплотворной материи
или теплороде, особом веществе, посредством которого объяснялась в ту пору
теплота. Движения молекул вполне достаточно для удовлетворительного объяснения
теплоты, тем более что теория теплорода требует делать слишком много различных
допущений, которые привносят дополнительные, выдуманные сложности в проблему,
и без того сложную.
Правильная
исходная установка Ломоносовских
рассуждений основана на правильных наблюдениях явлений, противоречащих теории
теплорода. Тела, удельное более тяжелые, нагреваются сильнее, чем удельное
более легкие, записывает Ломоносов. Теория объясняет это тем, что тела
удельное более тяжелые
принимают в себя больше теплотворной материн, чем удельное более
легкие. Ломоносов вскрывает внутреннюю
ошибочность теории, основываясь на ее внутренней логике, а не на
деспотическом противопоставлении своего, правильного, взгляда: Далее, тела
удельное
более легкие имеют более вместительные поры, следовательно, принимают в себя
больше
теплотворной материи, чем удельное более тяжелые, что нелепо. Ломоносов
подбирает целый ряд примеров, неудобных для апологетов теплорода, готовясь к
аргументированной и сокрушающей ошибочную теорию полемике, которую он поведет
с ними в следующем десятилетии. Уже сейчас ему ясно, что посредством
теплорода нельзя объяснить слишком
