важными
делами, так что мое
прошение не могло быть тотчас же рассмотрено в
Канцелярии. Между тем моя покорнейшая просьба к вашему благородию не
простирается далее того, чтобы о моем прошении чем скорее, тем лучше было
доложено Конференции, чтобы я знал наконец, как обстоит дело со мною, и
признан ли я достойным того, на что долгое время надеялся. Ваше благородие
изволили дать мне понять, что мне следовало бы повременить вместе с другими,
которые тоже добиваются повышения. Однако мое счастий, сдается мне, не так
уж
крепко связано со счастьем других, чтобы никто из нас не мог опережать друг
друга или отставать один от другого. Я могу всепокорнейшее уверить ваше
благородие, что милостью, которую вы легко можете мне оказать, вы заслужите
не
только от меня, но и от всех знатных лиц нашего народа большую благодарность,
чем вы быть может предполагаете В самом деле вам принесет более чести если я
достигну своей цели при помощивашего ходатайства чем если это произойдет
каким-либо другим путем Я остаюсь в твердой уверенности что ваше благородие
не оставите мою нижайшую и покорнейшую просьбу без последствий а напротив
соблаговолите помочь моему повышению скорой резолюцией
Шумахер необычайно скоро
отозвался на Ломоносовские увещевания. Уже на следующий день, 2
мая, Канцелярия
обратилась в Академическое собрание с просьбой дать оценку научных достоинств
Ломоносова в видах присвоения ему профессорского звания. Поспешность Шумахера
объясняется, во-первых, тем, что он знал о покровительстве, которое к этому
времени уже оказывал Ломоносову граф М. И. Воронцов один из активных деятелей
переворота 25 ноября 1741 года, а во-вторых, тем, что положение его самого в
Академии к этому же времени вновь осложнилось. Даже те профессора, которые во
время следствия над Шумахером в 17421743 годах поддерживали его, теперь не
только отвернулись от него, но и активно выступали против. Восстановленный
после следствия во всех своих правах Шумахер вел себя но отношению к ученым во
много раз деспотичнее, чем прежде. В 1745 году они объединились, чтобы дать
ему отпор, ограничить в пределах должности, нейтрализовать его
бюрократическую активность, вредоносную для науки. Пока президентская
должность вакантна, всею полнотой власти должно обладать Академическое
собрание такова была точка зрения ученых. Канцелярия, естественно, делала
все, чтобы сохранить всю полноту власти в своих руках.
История с
присвоением
Ломоносову нового ученого звания не только стала продолжением личного поединка
между ним и Шумахером, но и знаменовала собой поединок между Шумахером и
Академическим собранием, то есть вообще между бюрократией и наукой. В этом
поединке Шумахер рассчитывал на всегдашние разногласия в среде академиков, а
также на личную неприязнь многих из них к Ломоносову. Поэтому-то он так быстро
передал Ломоносовское прошение на рассмотрение Академического собрания. Таким
образом, он вроде бы вел себя лояльно по отношению к Ломоносову дал ход делу
сразу же, без проволочек и одновременно потрафил самолюбию академиков. В
случае отрицательного результата Ломоносов должен был бы адресовать свои
претензии Академическому собранию. Но Шумахер просчитался в
главном. Академическое
собрание в том числе и самые ярые Ломоносовские противники выступило на стороне
адъюнкта физического класса, а не советника Канцелярии, которому оставалось
теперь уже самому чинить препятствия по Ломоносовскому делу мелкие и
жалкие, но
затягивающие всю процедуру.
3 мая
Академическое собрание, рассмотрев
Ломоносовское прошение, предложило ему как можно скорее подать еще одну
диссертацию из области науки о металлах. Ломоносов в феноменально короткий
срок, уже 29 мая, представил новую работу О металлическом блеске написанную
на основе его студенческого специмена 1740 года Физико-химические размышления о
соответствии серебра и ртути. Ломоносову было позволено вне очереди зачитать
ее перед Академическим собранием, что он и сделал 14 июня. Формальным
препятствием для получения Ломоносовым профессорского звания было то, что
кафедру химии по-прежнему возглавлял Хмелин. Но препятствие это было сразу
же
