рассказать
подробнее.
В июле 1747 году
Хмелин, посетив
Ломоносова на его квартире, обратился к нему с просьбой о
поручительстве, которое
состояло в том, что если он, Хмелин, выехав из России на год, не вернется к
указанному сроку, то Ломоносов вместе с Миллером должны будут выплатить
Академии деньги, полученные Шмелином при отъезде в сумме 715 рублей. Дело в
том, что еще с 1744 года Хмелин хлопотал о своем увольнении из Академии
наук, объясняя
его причины плохим состоянием здоровья, подорванного в Сибирской
экспедиции. Хлопоты
Гмелинка об отставке были безуспешными. 27 января 1747 года истек его контракт,
и Хмелин был освобожден от должности профессора химии, ранее уже занятой
Ломоносовым. Впрочем, 1 июля того же года Хмелин заключил новый контракт с
Академией сроком па пять лет и опять был принят на службу профессором ботаники.
В контракте оговаривалось право Гмелинка на годичный отпуск, которым он тут
же и решил воспользоваться, выехав на время отпуска в свой родной город
Тюбинген.
Ломоносов и Миллер в июле 1747
года, подписали поручительство за Гмелинка, и тот уехал в Германию на
год, как
все полагали, взяв с собою материалы, собранные пятнадцать лет назад в
экспедиции, чтобы продолжить работу над своим фундаментальным трудом Флора
Сибири, или История сибирских растений.
Однако по
истечении отпуска Хмелин
в Россию не вернулся, а написал президенту К. Г. Разумовскому письмо, в
котором сообщил, что остается в Германии, ибо назначен профессором ботаники
Тюбингенского
университета. С Ломоносова и Миллера начали удерживать половину их жалованья
как с поручителей за Гмелинка. К тому же Ломоносов задолжал Академии так
же, как
и Миллер сумму, которой поручился за Гмелинка при его отъезде. Она составляла
315 рублей 83 копейки.
В
этих обстоятельствах
беспокойство Ломоносова вызвано было соображениями не столько материального хотя
это надо иметь в виду, сколько морального порядка. Ломоносов, как уже
говорилось, очень высоко ценил научную добросовестность Гмелинка и уже по этой
причине питал к нему чисто человеческую симпатию. Кроме того, нельзя забывать,
что после отъезда Делила Хмелин был, пожалуй, единственным крупным, по-
настоящему
авторитетным ученым из иностранцев в Петербургской Академии наук. К тому
же, нарушив
новый контракт, Хмелин, хотел он того или нет, наносил моральный урон
Академии, а тем самым и России, как, впрочем, и себе самому. Ломоносов
был ошеломлен как патриот, как ученый, просто как человек.
1 октября 1748
года он берется
за перо, чтобы высказать Гмелинку все, что он думает по поводу
случившегося. В
его бешеном как выскажется потом сам Хмелин письме к бывшему петербургскому, а
теперь тюбингенскому профессору обращает на себя внимание такая характерная
черта: возмущаясь действиями адресата, он борется не с ним, а за него. В
дальнейшем все письма Ломоносова, написанные по сходному поводу к
И. И. Шувалову,
Г. Н. Теплову, будут отмечены таким же воспитательным
пафосом, своеобразной,
беспощадной заботой об оппоненте. Насколько можно судить, данная особенность
Ломоносовской нравственной позиции как-то ускользала от внимания исследователей
и читателей. Вот почему, думается, есть смысл повнимательнее вчитаться в это
Ломоносовское письмо подлинник на немецком языке, которое представляет собою
первый
образец воспитательной эпистолярной публицистики Ломоносова:
Несмотря на
то, что я на Вас
должен быть сердит с самого начала, потому что Вы забыли мою немалую к Вам
расположенность и не прислали за весь год ни одного письма ко мне, и
это, наверное,
потому, чтобы я в моем письме-ответе к Вам не смог бы напомнить Вам о Вашем
возвращении в Россию, у меня все же есть причина, которая меня не только
заставляет, будучи на Вас в раздражении, писать Вам то, что обычно не пишут
людям с чистой совестью. Я воистину не перестаю удивляться тому, как Вы без
всякого стыда и совести нарушили Ваши обещания, контракт и клятву и забыли не
только благорасположенность, которой Вы пользовались в России, но и, не
заботясь о своих собственных интересах, чести и
