созидательное качество его
гения, нацеленность на универсальный подход к миру, а также взволнованное
переживание красоты, стройности и познаваемости мира выразились в его
поэзии. Причем
здесь так же, как в естествознании открытие всеобщего закона природы и
гуманитарных науках Риторика, этот период завершается грандиозным созданием в
полном смысле слова конгениальным его научным трудам первой книгой Собрания
разных сочинений в стихах и в прозе Михаила Ломоносова, вышедшей в 1751
году. Это
именно книга, а не случайное собрание. Она не сложена, а сотворена как
единое произведение, продуманное и выверенное в своих составляющих
частях, пронизанное
светом всепроникающей и всеобнимающей Идеи. Десять лет Ломоносов шел к этой
книге. И вот как он шел к ней, мы теперь и попробуем проследить. Во-
первых, это
важно в связи с творческим путем самого Ломоносова. Во-вторых, это нужно
сделать хотя бы потому, что в ту пору всеобщего увлечения стихотворством даже
Елизавета Петровна грешила этим мало кто рассматривал поэзию как средство
создания образа мира. Иными словами, подавляющее число пишущих, сочиняя
стихи, мыслило в масштабах одного произведения. Мыслить в масштабах книги, в
которой каждое произведение, кроме собственного смысла, имеет и
дополнительный, в общем контексте, тогда еще не умели незначительные
исключения будут оговорены ниже. Ломоносов и здесь выступил первопроходцем.
До сих
пор, говоря о Ломоносовской
поэзии, мы касались его стихотворений в основном постольку, поскольку они
отражали поступательное движение его индивидуальности, то есть в основном по
мере их написания. Теперь наступило время подытожить развитие некоторых
настойчиво звучащих в ней мотивов, повторяющихся образов и попытаться дать им
более или менее удовлетворительное истолкование.
Прежде всего наше
внимание
должен привлечь образ поэта, переходящий из стихотворения в стихотворение и
меняющийся от стихотворения к стихотворению.
Первая же строка
охтинской оды,
с которой началась новая русская поэзия, вводит нас в эмоциональный мир поэта,
подчиняет его энтузиастическому состоянию восторг внезапный ум пленил. И
первое, что обращает на себя внимание уже в этой оде, всеприсутствие поэта в
созданном мире и одновременно его как бы нездешняя природа. О нем можно
сказать словами М. Ю. Лермонтова, что он именно как божий дух носился над
толпой. Затем в Оде на прибытие Елизаветы Петровны 1742 его устами заговорит
Бог, обращаясь к императрице: Мой образ чтят в Тебе народы. . . Потом в
переложении 143-го псалма 1743 он уже будет беседовать с небесами на равных и
своих врагов рассматривать как врагов самого Бога. В Утреннем и Вечернем
размышлениях 1743 он окончательно утвердится в качестве посредника между
небесами и землей. Теперь уже о нем можно сказать словами Д. В. Веневитинова,
что он перед читателями является С дарами выспренних уроков, С глаголом неба
на земле.
В
Риторике выше уже говорилось
об умении Ломоносова выбирать свое в наследии других поэтов содержатся еще два
примера переложения из Овидия и Горация, не оставляющие никакого сомнения в
том, что Ломоносов закрепляет за поэтом роль вестника боговдохновенных
истин, что
себя самого он считал прежде всего именно таким вестником, избранником, а не
присяжным панегиристом царствующих особ. В 239, разъясняя, что он понимает
под восхищением или восторгом, этой неотъемлемой чертой
стихотворца, находящегося
в высочайшем градусе творчества, Ломоносов пишет: Восхищение есть, когда
сочинитель представляет себя как изумлена в мечтании, происходящем от весьма
великого, нечаянного или странного и чрезъестественного дела. Сия фигура
совокупляется почти всегда с вымыслом и больше употребительна у стихотворцев. .
. В подтверждение этого он приводит следующий отрывок из Метаморфоз
Овидия, говорящий
сам за себя:
Устами движет
Бог; я с ним
начну вещать. Я тайности свои и небеса отверзу, Сведения ума священного
открою. Я дело стану петь, неведомое прежним;
