поэта одухотворено, когда нет
ни одной частички в его сознании, которая не ощущала бы в себе Божия
величества, это состояние никто из современников Ломоносова не мог выразить
так грандиозно и многообразно, как он, но главное: никто е такой
настойчивостью и таким постоянством, как он, не обращался к воспеванию этого
состояния.
Скорее всего именно под его влиянием
и современники
почувствовали вкус к переживаниям такого
рода. В. К. Тредиаковский, постоянно
полемизировавший с Ломоносовым начиная с 1740 года с Письма о правилах
Российского стихотворства, не мог избежать мощнейшего Ломоносовского
воздействия как в формальном отношении скажем, он, дактило-хореический витязь,
со временем подобрел к ямбу, апологетом которого выступал Ломоносов, так и с
точки зрения идейно-эмоционального содержания своего творчества. В 1752 году в
первом томе Собрания разных сочинений как стихами, так и прозою Василь
Тредиаковского появилось стихотворение Парафразис вторая песни Моисеевой, в
котором послышались необычные для него интонации благородного спокойствия
уверенности какой-то величавости даже выражаемые с необычными для него
внятностью и благозвучием:
Вомни, о
небо, и реку Земля
да слышит уст глаголы Как дождь, я словом потеку И снижут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.
Впрочем, для того чтобы такое
содержание и такие интонации стали привычными, надо было накрепко сжиться с
сознанием своего избранничества, а не доказывать себе, а еще более друзьям и
недругам, читателям и властям, что ты избранник как это делали
В. К. Тредиаковский
и А. П. Сумароков.
Вот почему перевод
оды Горация
К Мельпомене, помещенный Ломоносовым в 268 Риторики как пример расположения
по неполному силлогизму или энтимеме, это не просто перевод и, конечно
же, не
просто пример применения риторического правила. Это, кроме того а возможно, и
прежде всего, программное стихотворение, в котором Ломоносов дает себе и
читателям ясный, исполненный достоинства и мудрого самосознания отчет в
том, что
он как избранник совершил и в чем высшее оправдание его перед небесами:
Я знак
бессмертия себе
воздвигнул Превыше пирамид и крепче меди, Что бурный аквилон смотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность. Не вовсе я умру; но смерть оставит
Валику
часть мою, как жизнь кончаю. Я буду возрастать повсюду славой, Пока великий
Рим владеет светом. Где быстрыми шумит струями Авфид, Где Давнус царствовал в
простом народе, Отечество мое молчать не будет, Что мне беззнатный род
препятством
не был, Чтоб весть в Италию стихи Эольски И перьевому звенеть Алцейской Лирой,
Взгордися праведной заслугой, муза, И увенчай главу Дельфийским лавром.
Это удивительное
произведение
Ломоносовская способность брать у других авторов свое выразилась здесь
вполне. Причем
он взял у Горация свое, не разрушая неповторимой
