формы и, понимая, что не все
может быть равнозначным в стихийном самовыражении, строго отделял
высокохудожественное от слабого, программное от случайного, сиюминутного. В
этом смысле его работа над первым томом Собрания разных сочинений в стихах и в
прозе дает богатую пищу для размышлений. Не все, далеко не все из ранее
написанного Ломоносовым вошло в эту книгу. Да и расположение материала в ней
также весьма показательно. Впрочем, обо всем по порядку.
Как мы
помним, освободившись
в 1744 году от наказания, Ломоносов первое время целиком был занят
академическими делами получением профессорского звания, химическими и
физическими исследованиями, хлопотами о Химической лаборатории и т. д. Поэзия
для него оказалась как бы в тени. В 1745 году он написал только одну Оду на
день брачного сочетания. . . Петра Федоровича и. . . Екатерины Алексеевны. В
1746-м всего лишь две оды Елизавете на день восшествия на престол и на день
рождения. Однако же все это время шла работа над окончательным вариантом
Риторики,
и когда книга вышла в свет, читатели могли познакомиться почти с сотней новых
Ломоносовских стихотворений переводы и оригинальные вещи как в отрывках, так и
целиком. Кроме того, в 1747 году он написал сразу же ставшую классикой оду на
день восшествия Елизаветы на престол Царей и царств земных отрада. . . , а
также две надписи на иллюминацию по случаю торжественного дня тезоименитства
Елизаветы и не менее торжественного дня восшествия на всероссийский престол.
В
1748 году продолжается
составление надписей, сочинена ода, написаны кое-какие мелочи, из которых
достойна упоминания короткая эпиграмма на сумароковскую переделку Гамлета
Шекспира еще один пример того, как тонко Ломоносов умел вышучивать своих
современников
ср. стих о Полидоре-Разумовском. Эпиграмма, о коей речь, более раннее и
более яркое свидетельство того, что Ломоносовский смех был убийствен не
язвительностью что сплошь да рядом встречаем у его современников, а веселостью
своею.
Александр Петрович
переводил Гамлета
с французского перевода. Его оптимистический классицистский ум не мог
примириться с некоторыми неразумными поворотами шекспировского сюжета
и, конечно
же, с гнетущим финалом трагедии, не содержавшим никакого внятного и
общественно-полезного
нравоучения. Вот почему наш Расин, в целом высоко ценивший Шекспира, хотя не
просвещенного, кое-что поправил у него, сам будучи поэтом просвещенным:
оставил в живых и принца, и мать его, и невесту, даже благословил Гамлета и
Офелию на брак. Впрочем, он много, до последней минуты работал над стилем
своего перевода.
Вы все
свидетели моих
безбожных дел, Того противна дня, как ты на трон вошел, Тех пагубных
минут, как
честь я потеряла И на супружнюю смерть безжалостно взирала. . .
Перед самой
отправкой рукописи
на рецензию в Академию наук Сумароков в этой речи Гертруды исправил безжалостно
на не тронута, решившись дать кальку с французского toucher. Рукопись
рецензировали
Тредиаковский и Ломоносов. Первый пометил приведенные слова Гертруды, как
негладкие
и темные, а в 1750 году в подробном критическом разборе произведений
Сумарокова вновь коснулся
этого вопроса: Кто
из наших не
примет сего стиха в следующем разуме, именно ж, что у Гертруды супруг
скончался, не познав ее никогда в рассуждении брачного права и супругов
должности Само выражение быть тронутым, против которого восстал Тредиаковский
и которое, как теперь выясняется, первым в России употребил
Сумароков, впоследствии
привилось в русском языке. Но первое-то его употребление напрочь
дискредитировано было контекстом и здесь Тредиаковский, безусловно, прав.
Ломоносов, не
вдаваясь в
филологические тонкости, отозвался на двусмысленную строчку сумароковского
Гамлета
стихами, которые искрятся мудрой и одновременно
