победы,
и финал стихотворения отмечен тревожными предчувствиями новых испытаний.
И
действительно: в переложении
34-го псалма события разворачиваются так стремительно, что нравственная
вселенная оказывается приведенной на грань катастрофы. Здесь все дано в
предельном развитии.
Вероломная стихия
зла
заполняет собою все пространство этой вселенной. Ее натиску противостоит один
лирический герой. Один потому что пассивность мира добродетели тоже дана здесь
в своем пределе: праведники ждут исхода, не вступая в борьбу. Он один еще и
потому, что высшая нравственная инстанция, Бог, являет собой предельную
степень невмешательства в земные дела. В такой ситуации родовое качество
лирического героя его исключительность, избранность может переживаться им
только как полное, предельное одиночество в борьбе с силами
зла. Нити, которые
до сих пор прочно связывали его с Богом, рвутся одна за другой. Он жил мечтой
о поспешных следствиях, о щедротах и доброта Бога, а видит вокруг себя только
зло. Он слепо верил в то, что незлобивость этот краеугольный камень мира
добродетели является гарантией благоденства. Теперь же он воочию
убеждается, что
незлобивость может быть и источником бед. И это прозрение смущает его дух:
Как брату
своему я тщился, Как
ближним, так им угождать. . . Они однако веселятся. . . Смятенный дух во мне
терзают, Моим паденьем льстя себя.
Лирический герой видит, что
из всех связующих нитей между небесами и им самим не оборвалась только одна:
его собственная верность присяге вышнему Творцу. И вот, трагическое, роковое
сознание того, что лишь на ней и держится весь нравственный мир включая
Бога, дает
ему моральное право вести разговор с небом на равных. Он знает, что сейчас
только от него зависит, быть или не быть этому миру, и потому, если и
просит помощи у Бога, то как поборник, но не как раб его.
В лирическом герое свершился акт
сознания: он наконец
возжаждал не награды от Бога вышней доброты, но святой правды, святой истины,
которая есть ужо гама по себе награда. Он понял, что Бог нечто иное, чем
только щедрота или гроза, понял, что моральные характеристики, хотя и
применимы к его миру, однако сфера их действенности ограничена они не
объясняют всего.
Все последующие
стихотворения
показывают, как сначала исподволь, а потом все более последовательно в
Ломоносовский
цикл проникает естественнонаучная тематика. Уже в переложении 70-го псалма
налицо попытка осмыслить Бога по-новому . . . ныне буди препрославлен Чрез весь
тобой созданный свет, отчетливо
проявляется тенденция петь ему хвалу не за щедроты и доброты, а за правоту его.
Превосходство святой истины над вышней щедротой, равно как и новое восприятие
Бога через весь его мир, указывает на то, что лирический герой нашел
почву, на
которой стало возможным восстановление единства мира. Границы универсума
расширились: мир земной оказался лишь одной из его координат. Представления
людей как грешников, так и праведников ограничены, ибо их мир существует
только в двух измерениях: это мир на плоскости, в нем живут не люди, а
силуэты людей, он бессмыслен, нереален. Сам же лирический герой существует
на рубеже мира этики и мира природы. Он причастен тайнам, которые недоступны
другим. Он понял что мир объемен, пространство открывшейся ему вселенной
трехмерно Новый мир неизбежно требует к себе нового отношения: вот почему
меняется интонация стихотворений и существование зла в мире, продолжающийся
натиск врагов, не воспринимаются теперь как мировая катастрофа:
Враги мои чудясь
смеются,
