хвалебного жанра. Вот что
писал Василий Кириллович по этому поводу: Признаюсь необыкновенно, сия самая
ода подала мне весь план к сочинению моею о сдаче города Гданеза; а много я в
той взял и изображений, да и не весьма тщился, чтоб мою так отличить, дабы
никто не знал: я еще ставлю себе в некоторый род чести, что возмог несколько
уподобиться в моей столь громкому и великолепному произведению. . . Что ж до
моею,
коль я ни тщился, однако, ведая мое бессилие, не уповаю, чтоб она столько
ж сильно была сочинена, сколько Боалова, которой моя есть
подражание. Довольно
с меня и того, что я несколько возмог оной последовать.
При таком подходе
наши поэты
вряд ли когда-нибудь решили бы задачу создания новой лирической формы, в
которой можно было бы отлить положительные идеалы новой русской
жизни. Необходима
была самобытная практическая разработка этой проблемы, что и сделал Ломоносов.
Не менее
Тредиаковского
начитанный в западноевропейской поэзии, Ломоносов не пошел по пути рабского
подражания: он привлек к рассмотрению и отечественную традицию хвалебной, так
называемой панегирической, поэзии XVII Сименон Полоцкий и XVIII веков Феофан
Прокопович. Но гораздо важнее было то, что Ломоносов во главу угла поставил
не умозрительные рассуждения в чем и кому подражать, что и у кого заимствовать,
что привнести от себя и т. п. , а ту сумму новых идей, творцом и
выразителем которых он по праву себя считал. Именно это новое
содержание, которое
нес Ломоносов, само нашло свою форму, а встречающиеся в Ломоносовских одах
переклички с одами французскими и немецкими, с русскими панегириками
отразились уже задним числом.
Итак, в собрании
сочинений
1751 года торжественные и похвальные оды Ломоносова впервые были сведены им
воедино. Вначале шли оды, посвященные Елизавете 1742, две 1746, 1747, 1748,
1751 гг. , затем оды, обращенные к Петру Федоровичу 1742, 1743, ода на
бракосочетание его с Екатериной Алексеевной 1745, и завершалась вторая часть
Одой
на взятие Хотина 1739. Конечно, такое расположение было продиктовано
соображениями придворного этикета, а не поэтической композиции. И все-таки
удивительно: как удачно внешняя логика совпала здесь с логикой внутренней Ведь
вся эта часть собрания сочинений оказывается как бы объятой двумя программными
произведениями Ломоносова одой к Елизавете 1742 года и охтинской одой, о
которых было уже достаточно говорено выше. В сущности, здесь все идейное и
гражданское содержание, весь художественный мир этой части вращается вокруг
оси, проходящей между этими двумя полюсами.
Образ огромной страны заполняет собою
все поэтическое
пространство торжественных и похвальных од. Россия у Ломоносова
В
полях, исполненных плодами,
Где Волга, Днепр, Нева и Дон, Своими чистыми струями Шумя, стадам наводят
сон, Садит и ноги простирает На степь, где Хину отделяет Пространная стена от
нас; Веселый взор свой обращает И вкруг довольства исчисляет, Возлегши локтем
на Кавказ.
Это страна нетронутых
девственных лесов, неиспользованных природных ископаемых, полная всевозможных
богатств:
Коль много смертным неизвестны
Творит натура чудеса,