впервые искусно приведенные в
стройную систему, составляют самое существенное достоинство этой книги. С
точки зрения современной лингвистики, не удивительно было бы найти слабые
стороны в книге, составленной еще в то время, когда не знали ни истории языка,
ни сравнительной грамматики. Напротив того, гораздо удивительнее то, как ее
гениальный автор умел предупредить грозившую ему в будущем ученую
критику, удержавшись
от теоретических ошибок своего времени и ограничившись скромною задачею точно
и метко объяснять для практики только свою родную речь. И в этом-то именно
отношении Грамматика Ломоносова не только не утратила своего ученого
значения, но
и до сих пор по частям передается в обучении новым поколениям по позднейшим
руководствам, для которых выдержки из этой книги составляют лучшее украшение.
А вот мнение, высказанное почти сто
лет спустя уже
упоминавшимся выше историком русского языка Б. А. Лариным. Высказанное с
пафосом, не вполне привычным для лингвиста, но вполне понятным в данном
случае: Российскую грамматику все должны прочесть. Просто стыдно русскому
филологу не знать этого замечательного трактата середины XVIII
века, который, несомненно,
во многом опередил современные ему грамматики западноевропейских языков и
определил развитие русского языкознания на сто лет.
Ломоносов глубоко понимал
стоявшие перед ним лингвистические задачи. Исследователь и просветитель в нем
неразрывны. Слово, писал он, дано для того человеку, чтобы свои понятия
сообщать другому. Объединяющая роль грамматики в системе общественной мысли
была для него очевидна: Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна
философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики.
Впрочем, проблема
косноязычия, неопрятности и
сомнительности выражения стояла в ту пору не только перед гуманитарными
дисциплинами. Еще в 1746 году в предисловии к Вольфианской физике он
признавался: . . . принужден я был искать слов для наименования некоторых
физических инструментов, действий и натуральных вещей, которые хотя сперва
покажутся несколько странны, однако надеюсь, что они со временем чрез
употребление знакомее будут. Большинство научных терминов, введенных
Ломоносовым для наименования физических действий, инструментов и натуральных
вещей,
действительно стали знакомее и прочно утвердились в языке. Сейчас мы
произносим их, даже и не вспоминая об их творце Ломоносове парадоксально, но
факт высшего признания и быть не может:
опыт, материя, движение, электричество,
наблюдения, градус, явление, атмосфера, частицы, термометр, земная
ось, воздушный
насос, преломление лучей, возгорание равновесие тел зажигательное стекло
негашеная известь магнитная стрелка кислота, обстоятельство и др.
Огромна роль
Ломоносова в
утверждении орфоэпических произносительных норм живого русского языка, в
основе своей принятых и поныне. В этом пункте Ломоносов вновь схватился с
Тредиаковским. Оба они были выходцами из окраинных районов России. Перед
обоими в равной степени стояла проблема отношения к областным произносительным
особенностям, которые они усвоили с рождения. Тредиаковский по многим
вопросам орфоэпии выступал апологетом южнорусского произношения.
В самый разгар
работы над Российской
грамматикой Ломоносов, который к этому времени уже нашел орфоэпическую
меру, нацеленную
на преодоление областной произносительной стихии, написал веселое
стихотворение, где вышучивал приверженность своего оппонента к южной экзотике
в произношении Тредиаковский требовал произносить звук Г как гортанный, как
принято на юге России и на Украине, наподобие латинского h:
Бугристы
берега, благоприятны
влаги, О горы с гроздями, где греет юг ягнят, О грады, где торги, где
мозгокружны
браги И деньги, и гостей, и годы их губят.
