с
точки зрения физики, а не
астрономии. Он, по его собственному признанию,
любопытствовал у себя больше для физических примечаний, употребив зрительную
трубу о
двух стеклах длиною в 4 12 фута. Может быть, именно это обстоятельство
то, что
Ломоносов был настроен на примечание и осмысление прежде всего физических
характеристик явления помогло ему сделать вывод, который не пришел в голову ни
одному
из многих западноевропейских астрономов, увидевших то же самое, что и он. А
увидел он,
что при выходе Венеры из диска Солнца, когда ее передний край стал
приближаться к
солнечному краю и был около десятой доли Венериного диаметра, тогда появился
на краю
солнца пупырь, который тем явственнее учинился, чем ближе Венера к
выступлению
приходила. Объяснить такую картину, по мысли Ломоносова, можно только
тем, что
планета Венера окружена знатною атмосферою, таковою лишь бы не
большею, какова
обливается около нашего шара земного, ибо, продолжал он сие не что иное
показывает,
как преломление лучей солнечных в Венериной атмосфере. Идея Ломоносова была
настолько неожиданной, что европейские астрономы и физики оказались в
состоянии
воспринять ее лишь в 90-е годы XVIII века, спустя тридцать лет. да и то в
изложении
англичанина У. Гершеля или немца Бретера, которые пришли к аналогичному
выводу,
наблюдая удлинение рогов серпа Венеры. Так что в астрономии, как и в химии
вспомним
дилемму ЛомоносовЛавуазьз, Ломоносову не повезло с признанием его
приоритета
Это тем более
странно, что, в
отличие от закона сохранения вещества который, хотя и был изложен в 1748 году
в письме к Эйлеру, а затем в 1756 году подтвержден экспериментально в
Академическом собрании, все-таки не попал в научную печать, вывод о наличии
атмосферы у Венеры был опубликован в отдельной брошюре Явление Венеры на Солнце,
наблюденное в Санкт-Петербургской Академии наук майя 26 дня 1761
года, вышедшей
в том же году сразу на русском и немецком языках. Интересно, что речь
Кумовского
Изъяснения наблюдений по случаю явления Венеры в Солнце, в Селенгинске
учиненных а ведь в письме к Ломоносову он признавал, что, в
сущности, наблюдений-то
не было, произнесенная в сентябре 1762 года, и ряд его статей, опубликованных
в Новых комментариях Петербургской Академии в 1762-1764 годах, а также в
журнале Ежемесячные сочинения 1764, апрель, получили два похвальных отзыва в
Мемуарах
Парижской Академии за 1764 год вышли в свет в 1767 году. Ломоносовская же
брошюра не удостоилась даже упоминания в научных хрониках.
Что касается
отечественных
откликов на нее, то Ломоносов совершенно справедливо полагал, что они
обязательно воспоследуют, но не в научных кругах, а в обществе. Ломоносов
понимал, что его открытие могло вызвать у публики нежелательные, с церковной
точки зрения, мысли о возможности существования на Венере живых созданий чему
в немалой степени могло способствовать такое косвенное обстоятельство, как
выход в свет второго издания Фонтенелевых Разговоров о множестве миров в
переводе Кантемира, которое было осуществлено при непосредственном участии
Ломоносова. Вот почему, упреждая нападки Синода, Ломоносов счел необходимым
присовокупить к научной части книжки философско-публицистическое Прибавление, в
котором касается одного из больнейших вопросов, выдвинутых всем ходом научной
революции, начиная с эпохи Возрождения.
Это вопрос о
соотношении веры
и знания. На Западе над ним бились Декарт и Паскаль, Френсис Бэкон и Галилей,
Лейбниц и Спиноза и многие другие выдающиеся умы. В России он был поставлен
Феофаном в его проповедях и стихотворном обращении к папе в защиту
Галилея, разработан
в сатирах Кантемира и примечаниях к ним, а также в Письмах о природе и
человеке, затем подхвачен Тредиаковским в его философском трактате Слово о
мудрости, благоразумии и добродетели. Ломоносовский ответ на этот вопрос
вопросов XVIII века вбирает в себя всю западноевропейскую и русскую предысторию
его и просто обезоруживает иначе не скажешь своею
убедительностью, простотой, здравым
смыслом, свободой, каким-то мудрым изяществом даже.
Итак, не
противоречит ли новое открытие Священному писанию Как опытный ритор
