Ломоносов учитывает
возможную
реакцию своей аудитории на это открытие. Точек зрения на редко случающиеся
явления существует как минимум три. Этим трем точкам зрения соответствуют три
ступени приближения к истине, следовательно: три ступени духовного
освобождения, преодолеваемые человечеством в процессе познания.
На первой ступени
находятся
люди, пребывающие в плену неосновательных сомнительств и страхов, всяческого
суемыслия,
люди не просвещенные никаким учением. Вторая ступень люди грамотные, чтецы
писания, ревнители религии, книжники, которые способны понимать писание
только в точном грамматическом разуме, и они духовно не свободны: находясь в
рабской зависимости от буквы священных книг, они делают духовными рабами и
других, проповедуя свое ограниченное представление об истине. Наконец, третья
ступень доступна тем, кто натуру исследовать тщится и в процессе самого
исследования приходит к
выводу, что Священное писание не должно везде разуметь грамматическим, но
нередко и риторским разумом.
От лица духовно
свободных
людей выступает и сам Ломоносов. Интересен ряд его единомышленников, то есть
тех, кто приблизился к истине. Излагая с присущей ему широтой взгляда историю
вопроса о гелиоцентризме и множестве миров, Ломоносов включает в этот ряд
Никиту Сиракузянина, Филолая, Аристарха Самосского философов-
язычников, Коперника,
Кеплера, Ньютона ученых, Василия Великого, Иоанна Дамаскина отцов церкви и
всех их противопоставляет церковникам, которые не могут и не хотят выйти за
рамки грамматического разума.
Объединение столь
разных
мыслителей в одну группу не случайно. Всех их, по мнению Ломоносова, роднит
умение подходить к миру сознательно или стихийно это уже другой вопрос с
адекватными критериями, судить о зримом мире по его закону, не навязывая ему
собственных ограниченно умозрительных трактовок. У Ломоносова и Василий
Великий о возможности многих миров рассуждает. Причем не потому, что так
хочется нашему просветителю, а потому, что в произведениях отца православной
церкви действительно есть высказывания, позволяющие сделать именно такой вывод
и Ломоносов тут же подтверждает это выписками из Шестоднева. Точно так же и
Дамаски
под пером Ломоносова предстает мыслителем, обладающим философской широтою
взгляда на видимый сей мир, допускающим в принципе возможность не только
птолемеевой картины его, но и Копейниковой и иных ибо упомянув разные мнения
о строении мира сказал: Обаче еще таки, еще же инока: вся Божиим повелением
баша же
иутвердишаея .
Ломоносов ведет свой спор с
церковниками на языке, доступном
им еще одно доказательство его духовной свободы, потому что он может перевести
свое слово о мире на чужой язык; позиция же церковников от начала до конца не
свободна: отмечена ограниченностью и нетерпимостью. На это обратил внимание в
конце XIX века историк русской литературы Л. Н. Майков: Противники Ломоносова
строили свои мнения на приемах господствующей в наших школах
схоластики, Ломоносов,
возражая им, как бы вспоминал уроки Славяно-греко-латинской Академии и
отвечал в духе схоластической диалектики. Это
обстоятельство, безусловно, необходимо
учитывать, когда мы встречаем в произведении Ломоносова
такие, например, высказывания
продиктованные, впрочем, чисто практическими просветительскими
целями защитить
право ученых и философов исследовать мир без церковной опеки: Правда и вера
суть две сестры родные, дщери одного всевышнего родителя, никогда между собою
в распрю прийти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего
мудрования на них вражду всклепает. Возможно здесь имеется в виду
Тредиаковский который в Слове о мудрости благоразумии и добродетели 1752 как
раз противопоставлял религию и науку не в пользу последней.
Вопрос о месте
всевышнего родителя
в мировоззрении Ломоносова весьма сложен. Идеи Бога он не отвергал, но
понимал ее по-своему. Для Ломоносова характерен гносеологический пафос
отношения к Богу, творцу естественных законов: Воображаем себе тем явственнее
Создателя, чем точнее сходствуют наблюдения с нашими предсказаниями; и
