представления о своем
превосходстве, о своей авторитетности, о ценности своих суждений. . .
Основные пороки вульгарной
немецкой журналистики, отмеченные
Ломоносовым небрежность, невежество, поспешность,
дух пристрастия и недобросовестность, были известны ему, как уже говорилось,
и по многим явлениям внутри академической жизни в Петербурге. То же самое
можно сказать и о скрытом движителе этих пороков, который в Рассуждении об
обязанностях журналистов назван предельно четко отношение к науке как к ремеслу
и орудию для заработка средств к жизни. Ломоносов чаще, чем ему хотелось
бы, чаще,
чем позволяли интересы русского просвещения, сталкивался в Академии с
ремесленниками от науки, людьми, для которых наука это средство в
продвижении вверх по иерархической лестнице.
Григорий
Николаевич Теплов, о
котором уже было говорено во второй части настоящей
книги, являлся, пожалуй, наиболее
ярким воплощением такого рода отношения к науке. С самого начала своей работы
в Академической канцелярии он занял в ней исключительно прочное
положение. Прежде
всего он нашел общий язык с Шумахером, а затем и с Таубертом. В тех
видах, которые
имел Теплов и которые ничего общего со строгим и правильным разысканием истины
не имели, этот альянс открывал ему доступ к узлу, где сходились все нити
управления и даже помыкания строптивыми профессорами. Он стал не только правой,
но и левой рукой юного и беспечного президента.
Ломоносов
долго, очень долго
присматривался к Теплову, недоумевая. Но с течением времени недоумение
сменилось тревогой, а с 1757 года, когда Ломоносов сам стал членом
Академической канцелярии, тревога уступает место негодованию: так много
двуличия и недоброхотства тепловского увидел он вблизи. Когда же в 1760 году
Ломоносов принял на себя попечение об Академическом университете и
Академической гимназии, необходимость открытого объяснения с
комарником, лукавцем
как он называл Теплова стала для него очевидной: ведь должен же он понять, что
вследствие его двуличия поставлено под угрозу будущее русского просвещения. Но,
решившись выяснить настоящую подоплеку поступков Теплова смущавших его своею
непоследовательностью, Ломоносов еще пребывал в обманчивом убеждении, что все
несчастья Академии происходят от засилья одних только иноземцев. Именно
обратившись к Теплову в последний раз за разъяснениями и еще не потеряв
окончательно надежды на то, что должна же быть в асессоре хотя крупица
русского чувства если воспользоваться словами гоголевского Тараса, Ломоносов
должен был убедиться в страшной но очевидной истине: дело конечно же не только
в добросердечии президента и непостоянстве Теплова, объективно потакающих
Ломоносовским
врагам, но и еще в чем-то неизмеримо большем, в некой огромной сети
интриг, накинутой
на русское просвещение, накинутой с помощью очень и очень могущественных
сил. Во
всяком случае, нужно прислушаться к мнению исследователей полагающих что до
непосредственного обращения к Теплову Ломоносов не знал и даже очевидно не
подозревал что бюрократические и дворцовые связи его чужеземных неприятелей
были несравненно шире и глубже Его академические враги вели за его спиной
разговоры и переписку о нем со многими влиятельными особами, в том числе
даже и с теми меценатствующими
се, новникэ,
ми которых Ломоносов
считал
своими искоснними дохзьями и покоовитслями
Подобно tomV как Рассуждение об
обязанностях журналистов стало
ярчайшим образцом научной публицистики XVIII века Ломоносовское письмо к
Теплову от 30 января 1761 года стало непревзойденным примером гражданской
эпистолярной публицистики положившим начало
целой традиции в русской литературе Потом будут Философическое письмо
Чаадаева, письмо
Белинского к Гоголю письмо И. Киреевского к Вяземскому и еще многие лтгие
письма Все таки письмо это няписяно
так как будто Ломоносов уже зияет что Теплов уже перешел грань и, ,
а которой уже не во. впашаются но тем не менее зовет его оттуда Пытается спасти
того кого уже
нельзя спастгГмоносов шовопит сотое и правильное разыскание истины в сфере этики
и морали Всем
своим существом ощущая