литературным трудам, занять
вас вопросом о прогрессе изящных искусств в этом государстве. Истина, которая
меня вдохновляет, и ваше снисхождение, ободряющее меня, позволяют мне
надеяться на мои посредственные дарования. Я позволю себе, милостивые
государи, напомнить вам те достопамятные времена, когда творческий гений
России уловил тайну счастливых народов, чтобы открыть ее своему народу при
помощи побед и преобразований нравов, при помощи торговли и всяческих искусств.
Пока проповедник-
француз
говорил о Петре и других государях Елизавете, Марии-Терезии, Людовике XV, о
младой
поросли государей великом князе Петре Федоровиче и великой княгине Екатерине
Алексеевне, все у него выходило довольно гладко. Картина получалась
гармоническая: даже австрийская императрица и французский король постоянные
противники выглядели союзниками в благотворном деле просвещения народов. Иначе
говоря, вышивать дипломатической гладью Лефевр умел. Но когда он подошел
наконец непосредственно к изящным искусствам в России, тут-то и обнаружились
узелки.
В заключительной
части речи он
произнес, не называя их имен, панегирик Ломоносову и Сумарокову. Но произнес
как-то скороговоркой, как-то вообще. Впрочем, задача у Лефевра была
дипломатическая, а не критическая. Главное, казалось ему, похвалить русских
писателей. И он похвалил. О Ломоносове сказал так: Здесь в питомце Урании
изящные искусства имеют поэта, философа и божественного оратора. Его
мужественная душа, отважная, подобно кисти Рафаэля, с трудом снисходит к
наивной любви, к изображению наслаждений, грациозного и невинного. А
Сумарокова представил русским Расином: Они то есть изящные
искусства. ЕЛ. имеют изящного писателя Гофолии
в великом человеке, который первым заставил Мельпомену говорить на вашем языке.
И, наконец, заключил их характеристику такою вот фразой: Если подобная
параллель способна охарактеризовать двух гениев-творцов deux
genies createurs, находящихся среди вас, то,
милостивые государи, нам снова остается повторить: изящные искусства обладают
здесь всеми своими богатствами.
Ломоносова хвалили.
Ломоносов же был
возмущен В
письме к И. И. Шувалову от 17 апреля 1760 года он писал о речи Лефевра, что
она
весьма нескладна и что все учиненные в ней похвалы для России тем самым
опровергаются, что он, не зная российского языка, рассуждает о российских
стихотворцах и ставит тех в параллель, которые в параллели стоять не
могут. Выше
уже говорилось, что не всякая похвала была приятна Ломоносову. Здесь как раз
именно такой случай. Больше того: он понял, что и похвалы России, расточаемые
Лефевром, ничего не стоят, ибо продиктованы небескорыстными дипломатическими
интересами и основаны на полном незнании и игнорировании русской
действительности. Возможно, Ломоносов знал о той политической игре, которую
вел посредством Строгановского салона И. И. Шувалов. Поэтому и подчеркнул, что
лефевровские похвалы России. . . опровергаются в его же Лефевра речи Иными
словами обольщаться ими не стоит милостивый государь Иван Иванович
Ломоносов не
принял речи Лефевра
и в целом и в частностях. Он даже ее печатать отсоветовал, чем вызвал
неудовольствие
барона А. С. Строганова и о чем поведал в указанном письме к И. И. Шувалову
который, в свою очередь, вряд ли сам остался этим доволен. Но
Ломоносов, принимал
решения, чтобы их выполнять.
В письме к
Сумарокову, который
был доволен данной ему в речи оценкой, Лефевр сообщил некоторые любопытные но
не поддающиеся проверке подробности поведения Ломоносова, когда речь уже
поступила в типографию: Мне сообщили, милостивый государь, что у вас есть
враг в лице одного писателя, члена вашей Академии, который в приступе
исступления, раздосадованный той справедливостью, которую я слишком слабо
воздаю вам в своем посредственном труде, хотел уничтожить произведение, его
автора и похвалу, произносимую в нем самою истиной в честь ваших талантов. Я
узнал, что он, подобно тому как ваши казаки нападают на отряд
пруссаков, обрушусь
на издание моей
