в
небрежении: Я прошу
Всевышнего Господа Бога, дабы он воздвиг и ободрил ваше великодушное сердце в
мою помощь и чрез вас бы сотворил со мною знамение во благо, да видят
ненавидящие мя и постыдятся, яко Господь помогал ми и утешил мя есть из двух
единым, дабы или все сказали: камень, его же небрегоша зиждущими, сей быть
во главу угла, от Господа быть сей; или бы в мое отбытие из Академии ясно
оказалось, чего она лишилась, потеряв такого человека, который чрез толь
много лет украшал оную и всегда с гонителями наук боролся, несмотря на свои
опасности.
Определяя всю свою
работу как
краеугольный камень новой русской культуры, Ломоносов совершенно искренне
полагает, что с его уходом обнаружится для окружающих огромная пустота в
духовном пространстве, заполнить которую будет нелегко. Высокую оценку себе
он выносит как бы со стороны, объективно: повысить его в чине значит не
возвеличить его, а привести его положение в соответствие с тем реально
выдающимся вкладом в государственную и культурную жизнь страны, который он
сделал. В этом-то смысле Ломоносов действительно стремился стать человеком
влиятельным и не стыдился в достижении своих целей использовать поддержку
покровителей. Вот что писал Г. В. Плеханов об этой черте Ломоносовской
личности: Что касается желания возвыситься,
то есть подняться выше по лестнице
чиновной иерархии, то
оно вполне естественно было у человека, который стремился служить своей родине,
но благодаря своему подлому происхождению не мог осуществить это благородное
стремление без поддержки высоких особ. Чем больше возвысился бы он сам, тем
меньше нуждался он в таком покровительстве. Таким образом, желание
возвыситься могло быть порождено самыми идеальными побуждениями.
Очевидно, покровители сами
чувствовали, что власть
их над Ломоносовым стала бы меньше по мере его продвижения вверх Потому и не
торопились с его повышением. Только 13 февраля 1757 года Ломоносова наконец
назначили впрочем, одновременно с Таубертом советником Академической
канцелярии. Войдя в этот высший административный орган Академии, Ломоносов
развил настолько бурную деятельность, выявил такое количество недостатков в
его работе, что уже через год, 27 марта 1758 года, президент распорядился
поручить ему смотрение за всеми академическими делами, до наук надлежащими.
Ломоносов
продолжал настаивать
на учреждении в Академии должности вице-президента и присвоении этого звания
ему. 30 декабря 1759 года он пишет об этом Воронцову, в феврале 1760 года
Шувалову, в августе 1760 года вновь Воронцову. Но покровители то ли
вследствие своей медлительности, то ли вследствие противодействия
К. Г. Разумовского
не помогли. А ведь должность эта нужна была Ломоносову вовсе не из престижных
соображений. Он был по чину всего лишь коллежским советником, в отличие от
Шумахера, статского советника: следовательно, голос Ломоносова в Канцелярии
весил меньше голоса Шумахера. Вице-президентство положило бы конец этому
старшинству и исключило бы подобное неравенство в будущем, когда Шумахер
скончался и его место занял Тауберт.
Вот почему только
отчасти был
рад Ломоносов, когда 19 января 1760 года Разумовский отдал ему в единственное
смотрение Академическую гимназию и Академический университет. Но рад был
искренне: здесь уже над ним никто не был властен. Вспомним начало 1740-х годов
эти мытарства российского юношества, эти пощечины Шумахера челобитчикам из
студентов. . . Теперь проблема улучшения работы университета и гимназии
эта острейшая проблема, решение
которой
саботировалось в течение двадцати с лишним лет, сдвинулась наконец с
места. Тысячи
рублей, которые раньше текли в бездонный кошелек Шумахера и его клана, пошли
на жалованье профессорам, читающим лекции, на книги и учебные пособия для
студентов и учеников, на их жилье, стол и платье. Ведь теперь любая бумага
по финансовым вопросам, прежде чем обрести силу документа, должна была иметь
Ломоносовскую
подпись.
В том же году к
Ломоносову
пришло международное признание: 30 апреля он был избран членом Шведской
королевской Академии наук. 15 июля он ответствовал уважаемому
