люди
выступают как союзники
рационального мирового начала. Созданное ими Стекло, оставаясь частью природы,
вбирает в себя и нечто человеческое, а именно: духовное качество. Оно
поворачивается к миру сразу двумя сторонами и материальной и духовной:
Из чистого Стекла
мы пьем вино
и пиво
И видим в нем
пример
бесхитростных сердец. . .
Стекло в напитках
нам не может
скрыть примасу; И чиста совесть рвет притворств гнила завесу.
Выше уже говорилось о том, как
важно не упускать из виду пассивную сущность Стекла. От людей зависит сделать
его активным элементом культуры.
Если подходить к
Стеклу
утилитарно, с точки зрения практической выгоды, то оно по
сравнению, например,
с золотом или серебром ничего не стоит. Но история знает примеры, когда
предприимчивые люди за стекляшки выменивали у иных примитивных народов и
серебро и золото.
В Америке
живут, мы чаем, простаки,
Что там драгой металл из серебреной реки Дают европскому купечеству охотно И
бисеру берут количество несчетно. . .
Следовательно, при
известном
стечении обстоятельств Стекло может стать материальной ценностью, равной
другому
металлу Да, если рассуждать меркантильно. Однако ж в поэтическом мире
Ломоносова такая логика не подходит. Вот как он оценивает поведение
индейцев:
Но тем, я
думаю, они разумна
нас. . .
В мире Ломоносова вещь
становится ценностью лишь тогда, когда она одухотворена и способна
одухотворять окружающее. Здесь нет стекляшек. Есть Стекло, которое
одновременно и непритязательное украшение, и чиста совесть, и пример
бесхитростных сердец, которое несет с собою в мир не ломкость лживого счастья,
а прочность истинного. Вот почему американские простаки, по
Ломоносову, совершают
более выгодную сделку, чем пронырливое европское купечество.
Что же касается
моральных привесков
к злату и серебру, то они показаны Ломоносовым в следующей, почти осязаемо
жуткой картине, предваряемой скорбным возгласом:
О коль ужасно зло
на то ли
человек
В незнаемых
морях имел опасный
бег,
На то
ли, разрушив
естественны пределы,
На
утлом дереве обшил кругом
свет целый,
За тем ли он
сошел на красны
берега,
Чтоб там себя
явить свирепого
врага
По
тягостном труде, снесенном
на пучине,
Где предал он
себя на произвол
судьбине,
Едва
на твердый путь от бурь
избыть успел,
Военной бурей он
внезапно
зашумел.
Уже горят царей
там древние
жилища;
Венцы врагам
корысть, и плоть
их врунам пища
И кости предков
их из золотых
гробов
