сложившейся в XV-XVI веках теории, утверждавшей:
Москва третий Рим, четвертому же
Риму не бытии, и выводившей русских государей уже не из варяг, а из Рима они,
мол,
потомки императора Августа варяги в эту пору были уже недостаточно
солидными
предками. Причем столь утилитарный подход к истории не одной допетровской Руси
был
свойствен: и в западноевропейских странах политика редактировала
историю. Петровские
реформы коснулись и исторических воззрений. Петр I сам показал русским людям
пример
принципиально нового исторического кругозора. Если, скажем, идея третьего
Рима, хотя и
допускала известную динамику исторического процесса, предшествовавшего
воцарению
Ивана Грозного, была рассчитана на статическое мышление, удовлетворяющееся
статическим же результатом четвертому Риму не бытии, то взгляд Петра I на
историю был
качественно иным. В соответствии с этим взглядом Россия должна была стать
высшей, но не
последней ступенькой в развитии мировой истории. Вот как излагал мысли
русского
самодержца по этому поводу, обращенные к подданным, один
западноевропейский
дипломат: Историки, говорил Петр I, полагают колыбель всех знаний в Греции,
откуда по превратности времен они. . . перешли в Италию, а потом
распространились
было и
по всем европейским землям. . . Теперь очередь приходит до нас, если только
вы поддержите
меня в моих важных предприятиях, будете слушаться без всяких оговорок. .
. Указанное
выше
передвижение наук я приравниваю к обращению крови в человеческом теле, и
сдается мне,
что со временем они оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции
и
Германии продержатся несколько веков v нас а затем возвратятся в истинное свое
отечество
-в Грецию.
Новый подход к
истории, в
котором на первое место выдвигался просветительский вклад того или иного народа
в сокровищницу мировой культуры, довольно скоро утвердился в русских умах. Он
требовал новых методов осмысления исторических данных, точнее: соединения
материалов, содержащихся в источниках, с рационалистической теорией. В этом
смысле первым русским историком должно считать Василия Никитича Татищева
16861750,
которого, впрочем, сам Петр I, по словам Пушкина, невзлюбил за легкомыслие
и вольнодумство. В 1739 году Татищев представил в Петербургскую Академию наук
рукопись своей Истории Российской. Однако ж ему не довелось увидеть свой труд
напечатанным: только лишь тридцать лет спустя она поступила в типографию, да и
то вопреки Академии. Одной из причин проволочки стало именно вольнодумство
автора, что он сам и засвидетельствовал впоследствии: . . . явились некоторые
с тяжким порицанием, якобы я в ней то есть в Истории
Российской. Е. Л. православную веру и закон
опровергал.
Но главной
причиной
злоключений Истории Российской следует назвать не тяжкие порицания домашних
ревнителей православия, а резкое противодействие немецкой академической партии,
которая в ту пору вершила всеми научными делами в России. Ведь 1739 год это
зенит бироновщины. До воцарения Елизаветы остается целых два года. Ломоносов
еще в Германии, доучивается у Вольфа и только собирается переехать к Ганкелю. .
. Кроме того, за четыре года до завершения Татищевым Истории Российской в
четвертом томе академических Комментариев за 1735 год появилась статья
профессора Готлиба Зигфрида Байера 1694-1738 О варягах, в которой впервые в
общих чертах была изложена теория норманнского происхождения русской
государственности.
С самого начала вплоть до наших дней
и норманисты и их
оппоненты, хотят они того или нет, участвуют не только в научном, но и в
политическом споре. Один из крупнейших советских историков
М. А. Алпатов, изучая
этот вопрос, пришел к следующим выводам: Выдвижение России в первый ряд
европейских государств было встречено на Западе с удивлением и
враждебностью. История
международных отношений рассказывает о той неприязни и высокомерии, с которыми
встретилась там петровская и послепетровская Россия. Академики-немцы были
представителями этого, западного, взгляда на Россию. Русский национальный
подъем и бироновское засилье в России неизбежно должны были столкнуться. Немало
искр столкновение это высекло в сфере политики. Эхо борьбы громко
