последовавшие друг за
другом, весьма
драматически отразились в сознании Ломоносова и в его судьбе. Сколько
разочарований, упований и вновь разочарований Оживление академических недругов
Ломоносова после июньского переворота 1762 года вынуждает его подать в отставку.
И как раз в это время Шлецера делают адъюнктом при историографе.
Тут-то назревающий конфликт
Ломоносова со Шлецером
начал переходить из области эмоций и предчувствий в область претензий более
общего порядка покуда только административно-правовых, к которым вскоре
присоединятся и научные. Дело в том, что вакансия адъюнкта при историографе
не была предусмотрена академическим штатом. То, что для иностранца
выбили, говоря
языком нашего времени, новую штатную единицу историографу не полагался адъюнкт,
было прямым нарушением Академического регламента, утвержденного в 1747
году. Ломоносов
еще поставит об этом вопрос перед президентом, и здесь его можно понять: ведь
объективно получалось, что Миллер имел теперь возможность оплачивать работу
своего помощника Шлецера из государственного кармана. Но Ломоносов был
встревожен не только как советник Академической канцелярии то есть как один из
руководителей Академии. Не меньше оснований для беспокойства имел он и как
исследователь русской истории. Зачем вообще понадобилось Тауберту вводить
Шлецера
таким манером в академический штат Пусть бы этот Геттингене продолжал оказывать
Миллеру свои приватные услуги. Неужто два профессора истории Миллер и Фишер и
он, Ломоносов как автор двух исторических трудов, не справляются со своими
задачами Кроме того, почему Шлецер, намереваясь заниматься русскими
древностями, ни разу не обратился к Ломоносову ни с одним вопросом
В 1764 году Ломоносов получил
наконец возможность
непосредственно ознакомиться с трудами Шлецера. От рисуемых ими картин русской
истории Ломоносову стало не по себе.
Его
отрицательный отзыв о Шлецеровом Опыте изучения русских древностей в свете
греческих источников, приведенный выше, имел более чем достаточно
оснований. Шлецер
чересчур прямолинейно, да еще с видом первооткрывателя, провозглашал, что
после принятия Русью христианства русский язык не только был дополнен большим
количеством греческих слов, но изменил под влиянием духа греческой речи и весь
свой строй настолько, что сведущий в обоих языках человек, читая книги наших
древнейших писателей, может иной раз подумать, что читает не русский, а
греческий текст, пересказанный русскими словами. Но ведь за несколько лет до
Шлецера
обо всем этом начал высказываться в своих печатных трудах Ломоносов в
Российской
грамматике, в Предисловии о пользе книг церковных в российском языке. Причем
делалось это намного обстоятельнее и тоньше, чем у Шлецера, который вульгарно
ставил знак равенства между церковнославянским и древнерусским литературным
языком.
При всем
том Ломоносов не мог не оценить способностей адъюнкта при историографе. 26
июня 1764 года свой отзыв о плане научных работ Шлецера Ломоносов начал, как
бы намекая ему, что, имей он других советчиков, путь его в науке был бы
более прочным и плодотворным: По прочтении сочинений г. Шлецера хвалю старание
его о изучении российского языка и успех его в оном; но сожалею о его
безрассудном предприятии, которое, однако, извинить можно тем, что, по-
видимому,
не своею волею, но наипаче по совету других принялся за такое дело, кое в
рассуждении малого его знания в российском языке с силами его несогласно. .
. не
удивляюсь малому его знанию в языке нашем, но в рассуждении времени довольному.
. .
Впрочем,
если здесь и есть сожаление о том, что Шлецер не обратился за советом к нему,
к Ломоносову, то это сожаление о безвозвратно утерянной возможности. Сожалеть
же о том, чего нет и быть не может, здравомысленная натура Ломоносова просто
не умела. А вот на то, что действительно было в плане Шлецера, она
откликнулась непосредственно, решительно, беспощадно: . . . нельзя извинить
скоропостижности его в рассуждениях, в безмерном хвастовстве и безвременных
требованиях. . .
Кто-то
из наших современников, пожалуй, упрекнет Ломоносова в том, что он не сумел
по достоинству оценить грандиозных масштабов замыслов Шлецера, увидеть в нем
ученого,
