пространно. Действительно, с
конца 1763 года по май 1764 года Ломоносов успел не только составить общий план
капитального труда под названием Испытание причины северного сияния и других
подобных явлений, но и написать два параграфа первой главы первой части его. В
завершенном виде этот труд должен был состоять из предисловия, пятнадцати глав,
разбитых на три части, и заключения. Медные доски с изображениями северных
сияний по рисункам Ломоносова, которые выполнялись в Гравировальной палате под
наблюдением Шмелина, были предназначены как раз для этой будущей книги. Она
должна была расширить и углубить положения, выдвинутые Ломоносовым за десять
лет до того в Слове о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих.
О третьей из незавершенных работ
говорится: Сочиняется
новая и верно доказанная система всей физики. Этот замысел Ломоносова в
гораздо большей степени, чем предыдущие, связан с его ранними работами. Он
воистину грандиозен. Система всей физики стала бы философским венцом
Ломоносовского
естествознания. По существу, весь четвертьвековой самостоятельный путь
Ломоносова в лабиринте сложнейших проблем современной ему физики был подступом
к этому главному труду.
Уже в самом начале 1740-х
годов, сразу по возвращении
из Германии, он нацелен на универсальное истолкование новой физической картины
мира, и огромный очерк Системы уже тогда забрезжил в его сознании. Вспомним
160-ю заметку по физике и корпускулярной философии: Сколь трудно полагать
основания Ведь при этом мы должны как бы одним взглядом охватывать совокупность
всех вещей, чтобы нигде не встретилось противопоказаний. .
. Я, однако, отваживаюсь
на это, опираясь на положение или изречение, что природа крепко держится
своих законов и всюду одинакова. И уже тогда им были предприняты первые
попытки изложения Системы в таких его оставшихся незавершенными работах, как
Опыт
теории о нечувствительных частицах тел и вообще о причинах частных качеств, 44
заметки о сцеплении корпускул, О сцеплении и расположении физических монад, О
составляющих природные тела нечувствительных физических частицах, в которых
заключаются достаточные основания частных качеств.
Потом были письма к Л. Эйлеру от 5
июля 1748 года, 27
мая 1749 года и 12 февраля 1754 года, в которых о системе корпускулярной
философии говорилось уже как о рабочей гипотезе, обретавшей четкие
очертания, и
вместе с тем выражались понятные опасения, что преждевременное опубликование
всей концепции может повредить ей. В первом письме Ломоносов пишет, что общее
понятие о новой своей теории он положил еще тогда, когда серьезно начал
размышлять о мельчайших составных частях вещей. Это атомистическая в исходных
положениях теория. Я вижу, продолжает он, что она уже и теперь совершенно
согласуется с остальными моими представлениями, которые я себе составил о
частных качествах тел и о химических операциях. Хотя все это, и даже всю
систему корпускулярной философии, мог бы я опубликовать, однако боюсь, как
бы не показалось, что даю ученому миру незрелый плод скороспелого ума, если я
выскажу много нового, что по большей части противоположно взглядам, принятым
великими мужами Ломоносовская Система оказывалась в непримиримом противоречии с
учением о монадах основоположником которого был Г. Лейбниц, а самым
ревностным приверженцем и популяризатором X. Вольф. Между тем, на основе
монадологии, Ломоносов убеждался в этом не однажды, нельзя было
удовлетворительно истолковать многие физические явления. Вот почему, излагая
Эйлеру суть своего Слова, о явлениях воздушных, он писал в третьем из
названных писем Т. февраля 1754 года не коснулся я и многого что совершенно
разрушило бы представление о хвостах комет состоящих будто бы из паров
Признаюсь что я главным образом и оттого все это оставил, чтобы, нападая на
писания великих, не показаться скопе хвастуном чем искателем истины Эта же
самая причина мне давно уже препятствует предложить на обсуждение ученому свету
мои мысли о монадах Хотя я твердо уверен, что это мистическое учение должно
быть до основания уничтожено моими
доказательствами но я боюсь опечалить
старость мужу ОС ВольгЬу F IT благодеяния
которого по отношению ко мне я не
могу забыть; иначе
я не побоялся быраздразнить по
