Он правила
сложил Не в силу человеку, И кто по оным жил
Анакреон, безусловно, симпатичен
Ломоносову. Симпатичен прежде всего тем, что у него слово не расходится с
делом это как раз отмечается исследователями. Но положительное отношение к
Анакреону прослеживается и по другим пунктам: ироническое презрение к деньгам и
умение по достоинству оценить здоровую, предметную сторону жизни. Причем
Ломоносов здесь не объединяется с Анакреоном: просто он подробнее раскрывает
свое жизнепонимание. Обратите внимание: ни о каком подавлении речи
нет. Ломоносовский
образ мира развивается в его репликах свободно, исподволь. Он полнокровен, а
не аскетичен.
Но самое главное в этой паре
стихотворений появление
темы смерти, рока в тогдашнем употреблении: синоним смерти.
Спиноза говорил: Человек свободный
ни о чем так мало
не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а
о жизни. Подчеркнем, мысль о смерти заявлена в стихотворении
Анакреона, Ломоносов
лишь высказывается на предложенную древним поэтом тему.
Для Анакреона осознание скоротечности
всего земного повод
к окончательной безответственности перед людьми, к окончательному замыканию в
границах своего мира, что и зафиксировано в последних четырех строчках его
стихотворения. У Ломоносова же эта мысль о возможности близкой кончины
ассоциируется с представлением об ответственности, долге. Причем здесь он не
высказывает своего понимания этих моральных категорий. Он органичен: он не
грешил
перед людьми, не противопоставлял себя им. Ему незачем ставить перед собой
вопрос об ответственности. Вот почему нравственную противоположность Анакреону
Ломоносов сознательно ищет не в своей душе, а в недрах той европейской
традиции, с которой и идет весь Разговор. Упрощая: вы проповедуете
всепоглощающую погоню за наслаждениями, покажите иное.
Так появляется Сенека. И тут же
отбрасывается прочь. Вот
уж кто действительно проповедовал отказ от радостей жизни, полный аскетизм, и,
кстати, все под тем же знаком, под каким Анакреон проповедовал
наслаждение, под
знаком смерти. Но в жизни своей Лоций Аней Сенека бывал очень даже
анакреонтичен
и понимал толк в наслаждениях. Таким образом, аскетизм
Сенеки умозрителен, он
от пресыщения, он подкреплен лишь предсмертной
проповедью. Следовательно, Сенека
не соперник Анакреону. С точки зрения нравственной, Анакреон выше: он хоть
последователен. Последние четыре строчки ответа Ломоносова о Сенекиных
правилах
содержат в себе бездну иронии. Именно здесь Ломоносов уже начинает понимать
несходства
чудны вдруг и сходства двух противоположных нравственных полюсов европейской
мысли: угрюмство ее и даже веселость от смерти. Она не может ответить для
себя на вопрос: как жить как совместить личное и общее Ее рекомендации ведут
либо к тому, что человек, живя в ладу с собой, погибает для остального мира
Анакреон,
либо к тому, что он обнаруживает и закрепляет катастрофический разрыв между
нравственным словом и нравственной практикой Сенека.
В том и
в другом случае действительно полная жизнь, в которой субъективное и
объективное существуют в единстве, оказывается ей не под силу. Иронический
вопрос по поводу Правил, сложенных Сенекой, в сущности, уже в себе самом
содержит отрицательный ответ: И кто по оным жил Ломоносовская ирония
заключается в том, что по оным действительно жить нельзя: оные
правила, зародившись
под страхом смерти, учат только одному смерти же.
Так появляется Катан. С
кинжалом. Катан это
воплощенная попытка воссоединить Сенекин разрыв между словом и делом, но
воссоединить в субъективном, диктаторски одностороннем порядке. Этот
республиканец в политике одновременно деспот и раб в нравственной сфере. Он
покупает внутреннюю гармонию и свободу сим от Кесаря
