кинжалом освобожусь ценою
уничтожения нет, в первую очередь не себя самого мира, который оказался не
таким, каким он хотел его видеть.
Здесь-то во всей полноте и
проступают те сходства Катана
с Анакреоном, которые вдруг увидел Ломоносов. Железный аскет сходен с
мягкотелым сластолюбцем в основополагающем нравственном отношении: он хочет
гармонии и свободы для себя. Оселком, на котором проверяется их коренное
сходство, выступает общечеловеческая, коллективная ценность жизни того и
другого. И вот тут-то выясняется, что она, эта ценность, практически равна
нулю ни тот, ни другой ничего не оставили людям. Именно в этом смысл
строк, обращенных
к Анакреону:
Ты
век в забавах жил и взял свое с собой, Его угрюмством в Рим не возвращен покой.
Закономерный вопрос:
а как же
быть с упрямой славной с пренебрежением жизни к республики успеху
Ломоносов действительно ценил в самом
себе упряжку о благородной
упряжке он говорил в письме к Теплову. Он действительно отмечает это упорство
и в Катине. Не столько оценивает, сколько именно отмечает. Упряма славная и
благородная
упряма это не одно и то же. Эпитет благородная не нуждается в
разъяснениях. Славная
же, исходя из Ломоносовского словоупотребления, означает в данном случае
знаменитая, прославленная здесь никак нельзя дать себя увлечь омонимическими
сочетаниями типа славный человек, славная погода и т. п. .
Кроме того, в строке об упряжке
Катана очень важным
является слово судьбина. Это не просто судьба, удел, доля. Это злая судьба,
дурная судьба. Вспомним Письмо о пользе Стекла, картину извержения Этны:
Из
ней разменная река текла в пучину,
И
свет, отчаюсь, мнил, что зрит свою судьбину
Но
ужасу тому последовал конец. . .
Отсюда видно, что
судьбина у
Ломоносова это один из ужасных ликов смерти. Причем в случае с Катонном
Ломоносов сознательно нацелен на отыскание причин его судьбины, не вовне, а в
нем самом. Выступая против мечтаний Анакреона, Катан произносит роковые
слова:
Однако
я за Рим, за вольность твердо стану,
Мечтаниями
я такими не смущусь
И
сим от Кесаря кинжалом освобожусь. . .
Опять ирония, да
еще какая
Мыслям Анакреона о том, что перед лицом рока должно больше веселиться, Катан
противопоставляет свою заботу, ревность о Риме, о вольности, но в решающую
минуту он предает и Рим и вольность его, и свобода покупается Катонном только
для себя. Ломоносов приходит к выводу, что, в сущности, не Цезарь является
главным врагом Катана. У неистового республиканца был более тиранический
противник:
Нижем
он сам себе был смертный супостат.
Ломоносов, не
меньше Катана
радевший о благе общества, имел право на такое заявление. Именно потому, что
его радение в корне отличалось от Катонова. Ведь у Катана, по существу, вовсе
даже и не любовь к Риму, а ревность. Рим ушел с Цезарем, а не с ним: не в
силах перенести измены, он и закалывается, и тут упрек с. его стороны не