У древних
стихотворцев обычай
был, слушатели, что от призывания богов или от похвалы между богами
вмещенных героев стихи свои начинали, дабы слогу своему приобрести больше
красоты и силы; сему я последовать в начинании нынешнего моего слова
рассудил за благо. Приступая к предложению материи, которая не токмо сама
собою многотрудна и не нечетными преткновениями превязана, но сверх того
скоропостижным поражением трудолюбивого рачений наших сообщника1
много прежнего ужаснее казаться может, к очищению оного
мрака, который, как
думаю, смутным сим роком внесен в мысли ваши, большую плодовитость
остроумия, тончайшее проницание рассуждения, изобильнейшее богатство слова
иметь я должен, нежели вы от меня чаять можете. Итак, дабы слову моему
приобретена была важность и сила и взошло бы любезное сияние к изведению из
помрачения прежнего достоинства предлагаемой вещи, употреблю имя
героя, которого
едино воспоминание во всех народах и языках внимание и благоговение
возбуждает. Дела Петра Великого по всей подсолнечной устами рода
человеческого проповедуются, и по целой Российского самодержавства
обширности в государственных советах важность и в дружеских разговорах
святость повествованием их рождается. Того ради здесь ли толикого имени
величество со благоговением не вспомянем, где не т окмо слово мое силы и
важности требует, но и от
2 ломоносов,
т. ш
|