саженными к нам с
Запада
канонами силлабического стихотворства, в равной мере чуждыми как традициям
древнерусской поэзии, так и свойствам русского языка. Отказавшись
„запирать"
русский стих в определенное число слогов, возведя чередование ударных и
неударных
слогов в основную норму, которой должна быть подчинена стихотворная речь, т.
е. другими словами, обратив в первичные признаки стиха те, которые для
Тредиаковского были только вторичными, введя в оборот, кроме двухсложной
стопы, и трехсложную, признав одинаковые права за ямбом, хореем, анапестом
и дактилем, узаконив „мужские" и дактилические рифмы наравне с
„женскими" и допустив, наконец, возможность варьировать длину стиха в
пределах от двух до шести стоп, — Ломоносов определил тем самым основы
классической системы русского стихосложения, которая в главнейших своих чертах
остается незыблемой до наших дней.
Несмотря на резкие возражения
Тредиаковского и на
„ругательную эпиграмму" Сумарокова, которыми была встречена
провозглашенная в Письме Ломоносова коренная реформа русского стиха, — победа,
и притом скорая и полная, осталась за Ломоносовым. Тредиаковскому пришлось
сдать свои силлабические позиции, а Сумароков не только принял все
теоретические
положения Ломоносова, но стал вместе с ним ревностным их проводником на
практике. Собственно этой-то поэтической практикой Ломоносова и Сумарокова и
была обусловлена победа ломоносовской системы. Письмо же
Ломоносова, опубликованное
лишь тринадцать лет спустя после его смерти, а при жизни его известное только
очень немногим, не могло оказать непосредственно 'сколько-нибудь широкого
воздействия на его современников.
Тем не менее оно чрезвычайно важно
как документ, бесспорно
доказывающий приоритет Ломоносова.
Так. оценивал его и сам
Ломоносов. Когда в 1750 г. Тредиаковский
в „Предуведомлении" к своему переводу Барклеевой Аргениды назвал себя
творцом „самого основания" тонического стихосложения, а о Ломоносове и
об его Письме 1739 г. упомянул лишь вскользь, причем заявил, будто это
Письмо было адресовано лично ему, Тредиаковскому (неопубликованный текст
этого „Предуведомления" с собственноручными поправками Тредиаковского
см. Архив
АН СССР, разр. II, оп. 1, № 77), то Ломоносов горячо восстал против
неверных
утверждений Тредиаковского и особенно упорно напоминал о том, что адресатом
его Письма было Российское, собрание: это придавало Письму характер
официальной
заявки (ср. Куник, стр. XLII—XLIV). Десять лет спустя в памфлете против
Сумарокова Ломоносов
снова вспоминает о своем фрейбергском Письме и о том, как
Сумароков, ополчившись
сперва против ломоносовских „правил", сделался затем их
последователем (Пекарский, II,