духовных витий
никого, кто мог
бы сравниться по дарованию с иностранными: из впервые публикуемого в настоящем
издании зачеркнутого варианта к § 106 Риторики (стр. 174, сноска д)
видно, например,
что в глазах Ломоносова Феофан Прокопович был более крупным мастером
слова, чем
прославленный на Западе Флешье. Отрицательное, вернее даже
враждебное, отношение
Ломоносов! к современным ему русским церковным ораторам вызывалось, с одной
стороны, тем, что многие из них „привязывались", по его выражению, „к
учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим", и
„ругали науки в
проповедях" (Пекарский, II, стр. 671), с другой же стороны, тем, что
они были далеки от той „чистоты штиля", за которую боролся Ломоносов: на
это он намекал еще в первом варианте Риторики (§ 123).
Риторика Ломоносова, сделавшись
излюбленной настольной
книгой рядового русского читателя XVIII в. , получила достойную оценку и со
стороны таких просвещеннейших представителей той
эпохи, как, например, В. Н.
Татищев: он называл ее „особливо изрядной, хвалы достойной" (История
Российская, кн. I, 1768, стр. 493). По ней писались все последующие
русские учебники красноречия. Печать ее влияния лежит и на всех русских
синтаксических трудах вплоть до 20—30-х годов XIX в.
Утратив практическое значение как
учебное руководство, Риторика
Ломоносова сохраняет и в наши дни все свое огромное историческое значение: по
этому памятнику можно составить себе ясное и полное представление о
законах, которым
была подчинена в первой половине XVIII в. не только внешняя сторона
литературной речи — ее лексика, синтаксис и фразеология, но и связь мыслей и
образов, наполнявших ее содержание.
Готовя рукопись
Риторики к
набору, Ломоносов выделял примеры, отмечая их трояким способом: когда они не
составляли отдельного абзаца, он их подчеркивал, и тогда типография набирала
их
корпусом курсивным, когда же они составляли отдельный абзац, Ломоносов
отчеркивал этот абзац на полях либо одной вертикальной чертой, и тогда
типография набирала его петитом курсивным, либо двумя вертикальными чертами, и
тогда типография набирала соответствующий пример петитом прямым. Трудно
сказать, появлялись ли две вертикальные черты вместо одной случайно или же
Ломоносов сознательно отличал таким способом одни примеры от других по
какому-то внутреннему их признаку. Будущие исследователи уловят, может быть,
этот признак, пока еще не установленный. Можно отметить лишь, что все без
исключения прозаические примеры отчеркнуты одной чертой, а из числа
стихотворных примеров одной чертой отчеркнуты в большинстве случаев те, которые
Ломоносов выбрал из своих собственных оригинальных поэтических произве