старательно обдуманный проект, или,
по выражению Ломоносова, „идея" гравированного фронтисписа:
„Представить на
возвышенном
несколько ступеньми месте престол, на котором сидит Российский язык в лице
мужеском, крепком, тучном, мужественном и притом приятном; увенчан лаврами,
одет римским мирным одеянием. Левую руку положил на лежащую на столе
растворенную книгу, в которой написано: Российская грамматика; другую
простирает,
указывая на упражняющихся в письме гениев, из которых один пишет сии слова:
Российская история, другой: Разные сочинения. Подле сидящего Российского
языка три нагие грации, схватясь руками, ликуют и из лежащего на столе подле
Грамматики рога изобилия высыпают к гениям цветы, смешанные с антиками и с
легкими инструментами разных наук и художеств. Перед сим троном, на другой
стороне стоят в куче разные чины и народы, Российской державе подданные, в
своих платьях. Наверху, над всем сим ясно сияющее солнце, которое светлыми
лучами и дышащими зефирами прогоняет туман от Российского языка. В средине
солнца—литера Е под императорскою короною. Позади солнца — следующий на
восходе молодой месяц с литерою П, который принятые от солнца лучи испускает
от себя на лежащую на столе Российскую грамматику".
Достойно
внимания, что
академический художник, рисовавший фронтиспис к Грамматике, выполнил весьма
точно все указания Ломоносова, за исключением только одного: на
престоле, вместо
„Российского языка в лице мужеском", оказалась толстая женщина со
скипетром
в руке, чрезвычайно похожая на императрицу Елизавету. Таким
образом, „идея"
Ломоносова была грубо искажена. Нет сомнения, что на эч'ом настояла
академическая цензура, которая опасалась, очевидно, что изображение мужчины
на престоле могло бьггь истолковано как крамольное напоминание о свергнутом и
сосланном Елизаветой императоре Иоанне Антоновиче, в то время еще живом.
Свой рапорт с
указанными двумя
приложениями Ломоносов продержал почему-то у себя около месяца. 17 октября
подал он его в Канцелярию (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 204, лл. 211—
212),
которая распорядилась снова перебелить рукопись и затем отпечатать в количестве
1200 экземпляров (там же, ф. 3, оп. 1, №466, л. 348).
Перебелка рукописи затянулась
надолго, но повинен в
этом был не копиист Барков, а, повидимому, сам Ломоносов. Показания
архивных
документов этого периода отрывочны и сбивчивы. Один, например, датированный
январем 1756 г. , говорит о том, что Типография просит заказать нужные для
набора Грамматики „литеры с акцентами" (там же, ф. 3, оп. 1, №
525, л.
51). Из этого можно, как будто, заключить, что в январе рукопись
находилась уже в Типографии, которая иначе
