М.В.ЛОМОНОСОВ ТОМ 8 ПОЭЗИЯ, ОРАТОРСКАЯ ПРОЗА, НАДПИСИ

Гинрихса безусловно неверна. 3 ноября 1751 г. последовал именной указ императрицы, запрещавший печатать в русских газетах, что «ее величество изволила забавляться псовою охотою» (ААН, ф. 3, оп. 1, № 953, л. 51), а в сотранившихся документах придворного ведомства не встречается вплоть до 1772 г. никаких упоминаний о роговой музыке (Н. Финдейзен. Музы­кальная старина, вып. П. СПб. , 1903, стр. 102). Установить при этих условиях точную дату первого публичного выступления рогового оркестра тем более трудно, что в камер-фурьерских журналах за 1753—1754 гг. не зарегистрировано ни одной царской охоты близ Измайлова. Но раз дата Гинрихса ошибочна и раз столь же ошибочна дата новейшего историка ро­говой музыки, который без всякой аргументации относит Измайловскую охоту к 1755 г. (К. А. Вертков. Русская роговая музыка. М. —Л. , 1948, стр. 15), то, за неимением лучших данных, приходится принять на веру дату, названную современником данного события, Штелином, И считать, что Ломоносов написал публикуемые стихи в 1753 г.

О роговой музыке, нигде, кроме России, не известной, отзывались с восхищением все, кому доводилось ее слышать (Вертков, ук. соч. , стр. 27— 29). Иностранцы, искушенные ценители музыки, знававшие и слыхавшие Бетховена, Гайдна и Моцарта, писали, что роговую музыку «нельзя не на­звать божественной, потому что она слишком необыкновенна для земли» («Литературная библиотека», 1866, т. XI, кн. I, стр. 221). М. И. Глинка говорил, что она производит «волшебный эффект» (М. И. Глинка. Литера­турное наследие, т. I. Л. —М. , 1952, стр. 112). Если принять во внимание необыкновенную мощность ее «как будто кипящего» звука, рассчитанного на необъятные русские просторы (она была слышна на 4—5, а при тихой погоде и на 7 верст), и ее репертуар, состоявший, как теперь выяснено, глав­ным образом из народных песен, то станет понятным, что роговая музыка не могла не очаровать и Ломоносова.

«Стихотворение Ломоносова, — пишет новейший историк русской му­зыки XVIII в. , —в самой сжатой образной форме излагает нормы опреде­ленной эстетики — как эстетики в частности музыкальной. Не касаясь му­зыки как интимно- психологического, личного, лирического начала (это ска­жется у поэтов-сентименталистов), не вдаваясь в ее общественные или быто­вые проявления (это затронут сатирики), Ломоносов дает внеиндивидуаль-ную поэтическую картину в духе чистого и высокого классицизма, выделяя лишь музыку как некий общий праздничный фон жизни. Особенно любо­пытно, какие именно сферы выражения Ломоносов слышит в музыке: контрасты „охотнической шум", который „движет кровь" — и сельская идил­лия, рев рогов — и тихая свирель; Марс — и пастораль, т. е. именно те силь­нейшие, наиболее типичные, „самые классические" контрасты, которые определялись вне чисто лирической музыки XVIII столетия. К ним как к характернейшей условности века и вместе реальному „отбору" средств