Гинрихса безусловно неверна. 3 ноября
1751 г. последовал
именной указ императрицы, запрещавший печатать в русских газетах, что «ее
величество изволила забавляться псовою охотою» (ААН, ф. 3, оп. 1, №
953, л.
51), а в сотранившихся документах придворного ведомства не встречается вплоть
до 1772 г. никаких упоминаний о роговой музыке (Н. Финдейзен. Музыкальная
старина, вып. П. СПб. , 1903, стр. 102). Установить при этих условиях
точную дату первого публичного выступления рогового оркестра тем более
трудно, что
в камер-фурьерских журналах за 1753—1754 гг. не зарегистрировано ни одной
царской охоты близ Измайлова. Но раз дата Гинрихса ошибочна и раз столь же
ошибочна дата новейшего историка роговой музыки, который без всякой
аргументации относит Измайловскую охоту к 1755 г. (К. А. Вертков. Русская
роговая музыка. М. —Л. , 1948, стр. 15), то, за неимением лучших
данных, приходится
принять на веру дату, названную современником данного события, Штелином, И
считать, что Ломоносов написал
публикуемые стихи в 1753 г.
О роговой
музыке, нигде, кроме
России, не известной, отзывались с восхищением все, кому доводилось ее
слышать (Вертков, ук. соч. , стр. 27— 29). Иностранцы, искушенные
ценители музыки, знававшие и слыхавшие Бетховена, Гайдна и
Моцарта, писали, что
роговую музыку «нельзя не назвать божественной, потому что она слишком
необыкновенна для земли» («Литературная
библиотека», 1866, т. XI, кн. I, стр.
221). М. И. Глинка говорил, что она производит «волшебный эффект»
(М. И. Глинка.
Литературное наследие, т. I. Л. —М. , 1952, стр. 112). Если принять во
внимание необыкновенную мощность ее «как будто кипящего» звука, рассчитанного
на необъятные русские просторы (она была слышна на 4—5, а при тихой погоде и
на 7 верст), и ее репертуар, состоявший, как теперь выяснено, главным
образом из народных песен, то станет понятным, что роговая музыка не могла не
очаровать и Ломоносова.
«Стихотворение
Ломоносова, —
пишет новейший историк русской музыки XVIII в. , —в самой сжатой образной
форме излагает нормы определенной эстетики — как эстетики в частности
музыкальной. Не касаясь музыки как интимно-
психологического, личного, лирического
начала (это скажется у поэтов-сентименталистов), не вдаваясь в ее
общественные или бытовые проявления (это затронут сатирики), Ломоносов дает
внеиндивидуаль-ную поэтическую картину в духе чистого и высокого
классицизма, выделяя
лишь музыку как некий общий праздничный фон жизни. Особенно любопытно, какие
именно сферы выражения Ломоносов слышит в музыке: контрасты „охотнической
шум", который „движет кровь" — и сельская идиллия, рев рогов — и
тихая свирель; Марс — и пастораль, т. е. именно те сильнейшие, наиболее
типичные, „самые классические" контрасты, которые определялись вне чисто
лирической музыки XVIII столетия. К ним как к характернейшей условности
века и вместе реальному „отбору" средств