Публикуемое
„примечание", тесно
связанное по своему содержанию-с письмом Ломоносова И. И. Шувалову от 17
апреля 1760 г. (т. X наст, изд. , письмо 66), является отповедью
вышеупомянутому аббату, знакомому А. П. Сумарокова и члену литературного
кружка, который собирался в салоне юного вельможи-мецената
бар. А. С. Строганова.
В одном, из собраний этого кружка Лефевр произнес речь, посвященную успехам,
изящных искусств в России („Discours sur le progres des beaux arts en
Rus-sie"). Отозвавшись весьма хвалебно (не называя, впрочем, имен) о
Ломоносове
как о поэте, философе и ораторе и о Сумарокове как о драматурге, Лефевр
провозглашал обоих гениальными творцами („genies createurs"), , а
Сумарокова, кроме того, еще
и великим человеком.
Строганов, близко знакомый с
конференц-секретарем Академии Наук Г. Ф. Миллером, попросил его отпечатать
эту речь в Академической-типографии. Канцелярия АН 17 марта 1760 г. по
просьбе Миллера, сдала рукопись в набор (ААН, ф. 3, оп. 1, № 253, л.
, 131).
Ломоносов
участвовал в заседании
Канцелярии и подписал ее журнальную резолюцию, но с текстом речи Лефевра
ознакомился, очевидно, позднее, уже по корректурному ее оттиску.
По совершенно
справедливому
мнению Ломоносова, речь была „весьма, нескладна": основной теме, успехам
изящных искусств в России, Лефевр уделил только одну страничку, весь же
остальной текст был посвящен главным образом восхвалению Елисаветы и чисто
дипломатическому вопросу о „единении наших государей", т. е. о
существовавшем в ту пору военно-политическом союзе петербургского, венского и
парижского, дворов. Ломоносова возмущало, что Лефевр, „не зная российского
языка, , рассуждает о российских стихотворцах"; особенно же задет был
Ломоносов тем, что француз „ставит тех в параллель, которые в параллеле
стоять не могут", т. е. , иначе говоря, равняет его, Ломоносова, с
Сумароковым. Этим-то и было вызвано публикуемое „примечание".
Лефевр
намекал, будто
Ломоносов обижен более всего тем, что после его „похвальных слов" Петру и
Елизавете с подобным же произведением дерзнул выступить другой автор
(П. Н. Берков.
Ломоносов и литературная полемика его времени. М. —Л. , 1936, стр. 260—
261),
но эти намеки не находят себе подтверждения в высказываниях самого Ломоносова.
Тот же Лефевр утверждал, что Ломоносов „с яростью рассыпал набор и уничтожил
гранки" его речи. Из архивных документов не видно, насколько правдиво
это сообщение, однако же эти документы убеждают в том, что текст речи в том
виде, в каком читал его Ломоносов, хоть и был набран Академической
типографией, но напечатан действительно не был: он известен лишь по
корректурным гранкам, сохранившимся в „портфелях" Миллера (там же, стр.
261—262).