и
им так живется, что и учиться
не можно. 11 ноября 1736 года, когда Ломоносова уже не было в
Петербурге, истопник
Афанасий Петров донес Адодуро во, что студенты при столе, во время кушанья
неучтиво поступают. Особенно возмущался Прокофий Шинкарев, объявивший во
всеуслышание: хотя де про немцев и говорят, будто они не воры, однако ж де и
они воруют.
Шумахер, разгневанный этим бунтом,
учинил строжайшее следствие. 17 ноября главные зачинщики Шинкарев и Чадив
были немилосердно биты батожьем. А накануне, 16 ноября, академик Байер
должен был всех провинившихся учеников порознь свидетельствовать в
науках. Сухой
и чопорный Байер, который почти не знал русского языка, проявил большую
строгость к испытуемым. О семнадцатилетнем Алексее Брасове, ставшем потом
корректором академической типографии, будущем астрономе Никите Попове и
Михаиле Гаврилове Байер написал, что от них о дальнейшем успехе в науках
никакой надежды иметь не можно, ибо они в такие свои годы грамматического
фундамента в латинском языке весьма немного получили. Но вот как раз о Прокофий
Шинкареве Байер отозвался хорошо. По его словам, Шинкарев всех прочих
превзошел и изрядные стихи сочинил, а кроме того, сам от себя и без всякого
наставления две книги Вергилия, и одну книгу Овидиевых Метаморфозов, с тремя
письмами сего же автора, и несколько Цицероновых писем читал, о которых
добрую отповедь сказать может. Еще своею охотою по-гречески учился, и начал
греческую книгу переводить. . . К тому же он человек житья такого, что всякой
похвалы достоин.
Очевидно, Байер, раздраженный
самоуправством Шумахера, решил выгородить главного виновника
бунта, поразившего
его своими способностями и рвением к науке.
К тому времени
Академия занимала
два просторных и красивых дома на стрелке Васильевского
