его
под ногами, грозил, что
тотчас же убьет его, если он не откроет ему, как зовут двух этих разбойников
и что хотели они с ним сделать. Этот сознался, что они хотели только его
ограбить и потом отпустить. А, каланья, сказал Ломоносов, так я же тебя
ограблю. И вор должен был тотчас снять свою куртку, холстинный камзол и штаны
и связать все это в узел своим собственным поясом. Тут Ломоносов ударил еще
полунагого матроса по ногам, так что он упал и едва мог сдвинуться с места, а
сам, положив на плечи узел, пошел домой со своими трофеями, как с
завоеванною добычею.
Ломоносов
находился в полном
расцвете своих сил, и его энергия бурно искала себе выхода. Он чувствовал
себя скованным по рукам и ногам, и в нем то и дело закипало негодование против
наглых чужеземцев, оттеснявших его от занятий науками и не допускавших отдать
все свои силы своему отечеству.
Вся атмосфера в
Академии наук
в это время была чрезвычайно накаленной. В стенах Академии раздавались голоса
о произволе Шумахера и злоупотреблениях его приспешников. Во главе обличителей
стал токарь и механик Петра I, выдающийся изобретатель, создатель
механического суппорта Андрей Константинович Нартов, ведавший академической
мастерской. Он видел, что Шумахер искажает замысел великого основателя
Академии. К нему присоединились астроном Делил, несколько
переводчиков, канцеляристов
и студентов. Они написали в сенат доношении. в котором слышится искренняя
тревога за судьбы русской ноки. Петр повелел учредить Академию не для одних
чужестранных, но паче для своих подданных. писали обвинители Шумахера. А
ныне Академия в такое несостояние приведена, что никакого плода России не
приносит. . . Выписанные Шумахером профессора все выдают в печать на
чужестранных диалектах, а прежние выдавали на российском диалекте чтоб и
российской народ знал. Безвестные канцеляристы как бы говорили от имени всей
России.
Среди жалобщиков
было и
несколько прежних однокашников Ломоносова, вызванных вместе с ним