ба
изысканной роскошью и стал
в полной мере тем, что называли тогда петиметром томным
модником, выписывавшим
из Парижа дорогую мебель, одежду, кружева, лакеев. Он охотно играл роль
просвещенного
человека и даже украдкой от набожной Елизаветы переписывался с французскими
вольнодумцами. Галломания Шувалова Омыла поверхностна и не затрагивала глубоко
его личности.
Иван Иванович
Шувалов был по
натуре отзывчив и доброжелателен, но ему недоставало подлинной энергии. Он
часто впадал в меланхолию и жаловался на бесполезную жизнь. Ломоносов
пробуждал в нем жажду деятельности, сознание необходимости принести пользу
отечеству, неотступно добивался через него исполнения своих планов. Ломоносов
держался с Шуваловым запросто, снисходительно относился к его сибаритству и
пристрастию к роскоши, даже защищал его от насмешек и сатирических выпадов
зоилов:
Златой младых
людей и
беспечальный век Кто хочет огорчить, тот сам не человек. . .
Ради науки, ради любезных муз
и просвещения русского народа Ломоносов шел на поклон к вельможе. Но он
никогда не гнулся перед ним в три погибели и не поступался чувством
собственного достоинства. Еще А. С. Пушкин обратил внимание на то, как
смело и независимо держал себя с Шуваловым Ломоносов: Умел он за себя постоять
и не дорожил
ни
покровительством меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его
чести или о торжестве его любимых идей. Послушайте, как пишет он этому самому
Шувалову, предстателю муз, высокому своему патрону, который вздумал было над
ним пошутить. И Пушкин приводит известные слова Ломоносова к
Шувалову, вызванные
тем, что меценат решил у себя в доме устроить примирение между Сумароковым и
Ломоносовым. Отлично
понимая, что Шувалов рассчитывает позабавиться на их счет, Ломоносов гневно
написал ему: Не токмо у стола знатных господ, или у каких земных владетелей
Дираком
