А. МОРОЗОВ ЛОМОНОСОВ

петровских реформ, на тяготы и лишения народа, за счет которого они производились.

Свое отношение к Петру Ломоносов переносил на его дочь. Он хотел видеть в ней живое воплощение дел Петра. Похвалят Петра, похвалим Елизавету, восклицал он в своем Похвальном слове Петру Великому. Ломоносов, несомненно, чувствовал к ней личное расположение и был во власти многих иллюзий. Но он, разумеется, отлично сознавал, что Елизавета не способна по-настоящему продолжать дело своего отца.

В насильственной идеализации облика Елизаветы особенно отчетливо проявила себя историческая ограниченность самого Ломоносова. Взирая на Елизавет Ломоносов истощает весь запас громких слов и уподоблений. Она-богиня власти несравненной, хвала и красота вселенной, российская Паллада и Минерва в одном лице, ее щедроты выше звезд.

Богиня новыми лучами Красуется окружена, И звезды видит под ногами Светлее оных как луна. . .

Все эти восхваления, разумеется, нимало не отвечали ни реальным качествам Елизаветы, ни действительному состоянию крепостной России. И потому в одическую лирику Ломоносова вторгалась значительная доля художественной фальши, что и заставляло Радищева с гневом и болью воскликнуть: Не завидую тебе, что следуя общему обычаю ласкали царям, нередко недостойным не токмо похвалы стройным гласом воспетой, но ниже гудочного ¹ бряцания, ты льстил похвалою в стихах Елизавете. И если бы можно было без уязвления истины и потомства, простил бы я то тебе.

Однако, как мы видели, это все же не было ласкательство лесть царям. Пышные атрибуты и тупо-