наук
иностранец приносил стране действительную
пользу и в особенности
мог и
хотел обучать русских людей.
Правда, что в
Академии надобен
человек, который изобретать умеет, но
еще более
надобен, кто учить мастер, писал в
мае 1754
года Ломоносов
конференц-секретарю Академии Миллеру, отстаивая
выставленного им кандидата на
замещение кафедры физики экспериментальной
Иоганна Конрада Шпангенберга, о котором был
получен неблагоприятный отзыв Эйлера. Эйлер
относил Шпангенберга к числу таких
ученых, которые застревают на первых
успехах, а затем не способны
достичь высот науки. Но это не
смущает Ломоносова. Он хорошо знает, что Шпангенберг ничем не
прославился: О новых изобретениях не было ему времени
думать, для того что должен читать
много лекций. . . Что ж до
чтения физических и математических
лекций надлежит, то подобного ему
трудно сыскать во всей Германии.
Сие нашим студентам весьма нужно,
ибо нет у нас профессора, который бы довольную способность
имел давать
лекции в физике и во
всей математике;
сверх всего честные его нравы
и все
поступки Академии Наук непостыдные будут.
Ломоносов выступал
как замечательный организатор русской науки, обнаруживая
необычайную для его времени зоркость и
ясное понимание перспектив развития
русской национальной культуры. Ломоносов последовательно
и настойчиво
боролся за самостоятельный путь развития
русской науки и культуры, свободный
от подражательности
или зависимости
от иностранных образцов. Но
он отнюдь
не стремился
изолировать или отгородить русскую культуру
от лучших и высоких достижений передовой
научной и технической мысли других стран.
С восторгом и уважением отзывается
он о
замечательных открытиях новейшего времени, раскрывающих одну за другой великие
тайны природы. Коль много
новых изобретений искусные мужи в
Европе показали и полезных книг сочинили, восклицает он в
предисловии к сделанному им переводу Вольфианской
експери
