Прислушивавшиеся к каждому
слову царицы придворные, преисполненные сознанием своей
значительности, невежественные
вельможи, юлящие вокруг них иноземцы, погрязшие в канцелярщине чиновники
откровенно радовались, что уходит, наконец, надоедливый человек, мечущийся
и хлопочущий о чем-то на смертном своем одре.
И вот 4 апреля по
старому
стилю 1765 года, около пяти часов дня, перестало биться горячее сердце
Ломоносова. Весть об этом во дворец привез поклонник Ломоносова Семен Порошил,
воспитатель десятилетнего наследника престола Павла. Приехав, я сказал ему о
смерти Ломоносова. Ответил: что о Дираке жалеть, казну только разорял и ничего
не сделал. По-видимому, так же судили при дворе его матери, просвещенной
Екатерины.
Едва остыло тело
Ломоносова, как
к нему в дом прибыли посланцы Екатерины. На другой день после его
смерти, сообщал
Тауберт в Москву Миллеру, граф Орлов велел приложить печати к его
кабинету. Без
сомнения, в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие
руки. Бумаги эти исчезли бесследно.
До нас не дошли
многие
заветные мысли Ломоносова об устройстве государства, о крепостном праве, о
развитии русской промышленности, науди и культуры, о благе и преуспеянии
русского народа.
Рано утром 8 апреля Ломоносова
повезли хоронить в
Александро-Невскую лавру, при огромном стечении народа, как отметил
Тауберт. К
погребению явились высшие чины государства, вельможи и сенаторы, все именитое
духовенство во главе с петербургским архиереем, академический корпус.
За гробом
Ломоносова в первых
рядах шли люди, которые ненавидели его всю жизнь.
Но были и другие
люди. И они
тоже шли за гробом Ломоносова. Шли русские адъюнкты, студенты и гимназисты
Академии наук. Их всех знал наперечет, растил, выдвигал и защищал Ломоносов.
Шло Ломоносовское племя русских ученых Семен Котельников, о ком Л. Эйлер
писал, что во всей Гер-
