Европа. Если можно
было
заимствовать устройство войска, флота, усвоить разнообразные технические
знания, отчего нельзя было таким же образом усвоить успехи литературы
Исторически было, конечно, великим заблуждением думать, что перенять и
основать новую науку и литературу было так же удобоисполнимо, как зависть
новое войско, флот, горное дело, фабрику и т. п. Но это заблуждение было
психологически весьма естественно. Недавняя история дала в самом деле
поразительные факты успехов, сделанных в течение не больше как одного
поколения: войско учили иноземцы, флот устроен по иноземному образцу, но это
войско уже вскоре одержало Полтавскую викторию, отвоевало вместе с флотом в
чужой земле место для новой столицы, флот одержал победу при Гангуте; немцы
или шведы помогли устроить горное дело, но новые богатства послужили русскому
могуществу; новые инвенции в науках, которые сделаны были выписанными
иноземными учеными, опять пошли на пользу России, и такие инвенции стали
делать потом и природные русские. . . Почему не могло быть того же в словесных
науках Источник, откуда брались новые государственные учреждения войско, флот
и пр. и откуда брались новые науки, был один и тот же: Западная Европа; но
там же, и только там, процветали и словесные науки, которые шли рядом с
богатыми успехами учености. Ясно было, что и для насаждения литературы
следовало обратиться к тому же изобильному источнику. . . .
II
Ломоносов, как мы сказали, был
самым крупным лицом во всей нашей литературе XVIII века. Его значение
чувствовали, хотя и не вполне сознавали, его современники и ближайшее
потомство: в нем уважали первого русского ученого, который мог с полным правом
стоять наряду с тогдашними учеными европейскими; но, несомненно, еще больше
почитали в нем простодушно российского Пиндара, пожалуй, Гомера или российских
стран Малера; последующие поколения, ограничивая его славу как
поэта, признавали
в нем великие заслуги в образовании русского литературного языка, в заботах о
распространении науки, в пламенном патриотизме, приписывали ему весьма
преувеличенно самостоятельное научное творчество и т. д. ; по словам Пушкина,
он был первым нашим университетом. Все эти заслуги в различной, но во всяком
случае высокой степени, принадлежат Ломоносову; но чтобы определить самую
глубокую историческую его черту, ее должно указать в его целом
мировоззрении, которое
впервые водворяло у нас истинный смысл просвещения в том объеме, в каком оно
было приобретено тогда усилиями европейской науки. Если придавать
преобразованиям
Петра решающее значение в новом повороте нашей гражданской и умственной
жизни, то
Ломоносов впервые дал этим преобразованиям тот глубокий внутренний смысл, при
котором они могли стать действительно новым периодом в развитии русской
мысли. В самом деле, для того, чтобы
умственная и нравственная жизнь русского народа могли вступить на более широкий
простор из их прежней средневековой ограниченности, еще недостаточно было всех
тех великих нововведений, какие были произведены Петром во внешней жизни
государства;
недостаточно было тех забот об основании школ, о расширении старого книжного
почитания новыми сведениями из новейшей европейской науки, до сих пор
неслыханными и расширявшими тесный горизонт старого книжничества; недостаточно
было прямо выставлять учения новой науки, хотя бы пугавшие и приводившие в
негодование суеверов старого века как учение Коперника; недостаточно было даже
так решительно отвергать старое невежество, как это было сделано, например, в
Духовном Регламенте, все это было отголоском новой европейской
мысли, отвергшей
средние века, но все эти нововведения вступали в жизнь как бы
механически, становясь
рядом с ее прежним содержанием, отвергая в нем, что было в нем совершенно
устарелого, но не указывая ясно того общего начала, на котором впредь могло и
должно было быть построено органически новое мировоззрение: нужно было
уразуметь и указать это новое
