прочее . Полиция забрала
Ломоносова и, как адъюнкта Академии, отослала в Академию; но так как это
случилось именно в то время, когда шло в упомянутой комиссии следствие по
жалобам на Шумахера и Академией правил Нартов, то эта история кончилась для
Ломоносова без последствий. Затем, однако, произошла другая. В следующем
году сам Ломоносов был привлечен к допросу в комиссии по жалобе профессоров
Академии. Они писали: Сего 1743 года апреля 26 дня пред полуднем
он, Ломоносов,
в противность всем честным и разумным поступкам, напившись пьян, приходил с
крайнею наглости и бесчинством в ту палату, где профессоры для конференций
заседают и в которой в то время Профессорского Собрания хотя и не было, однако
ж находился там при архиве конференции профессор Винсгейм и при нем были
канцеляристы. . . Ломоносов, не поздравивши никого и не скинув шляпы как бы
ему по учтивству сделать надлежало, мимо их прошел в Географический
Департамент, где рисуют ландкарты, а идучи около профессорского
стола, ругаясь
оному профессору, остановился и весьма неприличным образом бесчестный и крайне
поносный знак самым подлым и бесстыдным образом
руками против них сделав , пошел в
оной
Географический Департамент. . . В том департаменте, где он шляпы так же не
скинул, поносил он профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими
бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными
словами, чего и писать стыдно. . . Сверх того грозил он профессору Винсгейму,
будучи еще в той же палате, ругая его всякою скверною бранью, что-де он ему
зубы поправит, а советника Шумахера притом называл вором. Выше из
Географического
Департамента, пришел возвратно в Конференцию. . . и всех профессоров бранил
скверными и ругательными словами и ворами называл, за то, что ему от
Профессорского Собрания отказали, и, повторяя оную брань
неоднократно, сказывал
с великим бесчинством и посмеянием, чтоб то в журнал записал. Профессоры
просили приказать арестовать Ломоносова и, рассмотри показанное нам от него
несносное бесчестие и неслыханное ругательство, повелеть учинить надлежащую
праведную сатисфакцию, без чего Академия более состоять не может, потому что
ежели нам в таком поругании и бесчестии остаться, то никто из иностранных
государств впредь на былые места приехать не захочет, так же и мы себя за
недостойных признавать должны будем, без возвращения чести нашей, служить Ее
Императорскому
Величеству при Академии, понеже во всех государствах, где есть
академии, такого
ругательного примера, как нам случилось, не бывало. Призванный в
комиссию, Ломоносов
и здесь не унялся, на вопросы комиссии он, Ломоносов, сказал: я-де
по-пустому ответствовать не буду и надо мною главную имеет команду Академия, а
не комиссия, и надлежит-де его требовать от Академии, а без того в допрос не
пойдет и ничего-де со мною комиссия сделать не может. И сверх того пред
присутствием кричал он, Ломоносов, неучтиво и смеялся . . . За это, однако,
он был арестован и оставался при комиссии колодником, по-видимому, от июня
1743 до января 1744, когда последовала по этому делу резолюция Сената . Она
была очень мягкая: Ломоносов был освобожден от наказания ради его довольного
обучения,
велено было выдавать ему только половинное жалованье, но через несколько
месяцев велено было по высочайшему указу выдавать ему прежнее жалованье.
Сенатская
резолюция очень
любопытна, как свидетельство о самом положении науки и литературы: в самом
Сенате надо, впрочем, думать, не без отголосков от Двора сказалось уважение
к человеку, который был тогда единственным сильным представителем науки из
русских; в нем берегли ее надежду в будущем, хотя все-таки долго держали
колодником. Быть может, еще больше ценили в нем стихотворца: за время своего
заключения Ломоносов не забыл придворных торжеств, и его оды производили
большое впечатление. . .
См. подробности
этой баталии
у Билярского. С. 9-14. То есть показал кукиш. Билярский. С. 33 и далее. У
Пекарского
это изложено не совсем ясно.
