ПЫПИН A.H. ЛОМОНОСОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ

кругу, где все-таки собиралось некоторое образование, на них смотрели весьма пренебрежительно, как на людей, занимающихся пустяками. В противоположность этому сами писатели были о себе очень высокого мнения, и справедливо замечено было, что, например, самохвальство Сумарокова, которое бросается в глаза своей безмерности, могло быть не излишним для того, чтобы указывать невеждам достоинство литературы и литературного труда. Тем не менее, известно, что хотя Сумароков был старый дворянин и довольно чиновный человек, а Ломоносов был ученый академик, уважаемый и при Дворе, такой меценат, как Шувалов, находил, как говорят, потеху в том, чтобы стравливать их между собой в роли домашних шутов, какие тогда были в моде. Известное меценатство XVIII века, которое, впрочем, не было на деле особенно щедро и поощряло только писание торжественных од, к чему и находило множество охотников, не свидетельствовало, конечно, о высоком уровне литературы. Рядом с этим меценатством возможны были и такие факты, как гнусное избиение Тредьяковекого Волынским¹⁶. Заметим впрочем, что этот последний случай указывает не только приниженное состояние литературы, но вообще страшную грубость нравов того века. Волынский был человек необузданный и бил не только таких незначительных людей, как Третьяковский. Так было при Анне Ивановне; но так же бывало и при Елизавете. Известный Порошин в своих записках передает под 1764 годом рассказы Никиты Ивановича Панина об одном генерале, который между прочими рассуждал, какие недотыки ныне люди стали, нельзя выбранить, а бывало-де галочьем дуют, дуют, да и слова сказать не смеешь; а гр. Чернышев¹⁷ передавал, в какой чрезвычайной силе был тогда при императрице Елизавете граф Алексей Григорьевич¹⁸; граф Петр Иваны Шувалов всегда уезжал с ним в Москве на охоту, и гр. Мавра Егоровна¹⁹ молебны певала по возвращении их, что Петр Иваны батожьем от него не сечен. Алексей Григорьич весьма неспокоен бывал пьяный. Неудивительно, что при таких обычаях и Ломоносов мог возыметь желание поправлять зубы своим немецким коллегам. . . Но если тогдашнее меценатство важных господ сопровождалось унижением писателей, то и между ними находились люди, которые именно во имя своего литературного значения держали себя весьма независимо. Таков был, например, Сумароков, который воевал даже с московским главнокомандующим²⁰; таков был и Ломоносов, и у него эта независимость была еще тем более замечательна, что он был человек, по-тогдашнему, подлого рода, чем попрекал его даже Третьяковский. Много раз цитировано было знаменитое письмо его к Шувалову в январе 1761, который хотел мирить его с Сумароковым. Несмотря на все почтение, какое имел он к своему покровителю, Ломоносов читает ему серьезный урок: Никто в жизни меня больше не изобидел, как Ваше высокопревосходительство. Призвали Вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь образование будет по моим справедливым прошениям. . . Вдруг слышу: помирись с Сумароковым т. е. сделай смех и позор. . Свяжись с тем человеком, который ничего другого не говорит, как только всех бранит, себя хвалит и бедное свое рифмачество выше всего человеческого знания ставит. . . Не хотя Вас оскорбить отказом при многих кавалерах, показал я Вам послушание. . . Ваше