Для правильного
суждения о
поэтическом творчестве Ломоносова, его содержании и
манере, необходимо, разумеется,
дать себе отчет в свойствах его дарования и не забывать условия времени. Он
не был поэтом в обычном смысле этого слова: он не был лириком, который
изображает движения личного чувства, он не был поэтом, который представляет в
живых образах общество своего времени, у него не было к тому ни влечения, ни
достаточной силы фантазии и литературе нужно было еще много опыта, чтобы
достигнуть
этой формы творчества; но он, несомненно, был поэтом в той дидактической
манере, которая была так распространена во всей литературе XVIII века, поэт
рефлексии и поучения. И в этой области был только известный разряд
предметов, которые
волновали его поэтическое чувство: это были картины великих явлений
природы, великие
дела и задачи науки, славные события современной истории Отечества и здесь
превыше всего деяния Петра Великого, наконец, стремления и мечты о славном
процветании Отечества в будущем. Когда в его одах речь касалась этих любимых
тем, у него являлось истинное поэтическое одушевление, и оно высказывалось
сильным и выразительным языком, которым он, несомненно, предварил Державина.
Не будем приводить примеров, которые достаточно известны даже по хрестоматиям.
Нет спора, что здесь нашла большую долю и риторика, но это не была его
личная особенность, а общая манера века. По всем условиям времени ода явилась
в той форме, которая прежде всего могла найти место в литературе, и как
исполнение той служебной роли, какую заняла новая литература со времен Сименона
Полоцкого, и как результат подражания иностранным образцам, где она также
была сильно распространена, и, наконец, как форма, наиболее доступная
младенческому обществу. Крайности были замечаемы уже со-
33
временниками, и, например, Сумароков в его вздорных
одах довольно удачно пародировал многие напыщенные обороты Ломоносова; но
последний, вероятно, не чувствовал этой крайности: его фантазия требовала
образов грандиозных. Что касается упрека, что его лира была
слишком податлива на восхваления, это опять черта века, которая не может быть
отнесена только к его личному вкусу и выбору: во-первых, оды часто прямо
заказывались и были исполнением официального поручения, а во-вторых, Ломоносов
был безусловный патриот, для которого всякая данная власть была предметом
почтения, и к ней направлялись его ожидания и надежды для Отечества. Мы
упоминали, как этот патриотизм приводил его к поступкам не только грубым, но
и несправедливым, когда он считал необходимым вступаться за честь и пользу
России, которым, по его мнению, наносили ущерб его противники из немецких
академиков; он с гордости указывал им, что он природный русский; во всех
своих академических планах он настаивал на том, чтобы содействовать
процветанию Петрова насаждения; в заметках, которые только в последнее время
извлечены из его бумаг, остался след его постоянных размышлений о том, как
должны науки содействовать пользам русского государства и т. д.
, понятно, что
в оде, где он обращался и к лицам, окружающим престол, и к массе
читателей, те
же мысли должны были высказываться у него тем с большим жаром и получать иной
раз преувеличенное выражение. Его оды ни в каком случае не были пустою лестью;
иногда это были или прямые указания на то, что нужно для России, или
воспоминания о Петре Великом, в котором он неизменно указывал идеал и образец.
Любопытно, что
самое слово высокопарный
т. е. высоко парящий в употреблении Ломоносова не имеет своего нынешнего
значения в смысле излишества, а значит только: важный, возвышенный.
Только изредка
он обращался в своих стихотворных произведениях к шутке и эпиграмме. Таков в
особенности известный Гимн бороде, в котором сказалась нетерпеливая вражда к
обскурантизму. Шутка попала в цель, и Ломоносов вызвал против себя
ожесточенные нападения, причем Третьяковский считал полезным подобных авторов
ожигать
в стробах, как это практиковалось некогда в старину, а Синод подал на
Ломоносова особенную жалобу на высочайшее имя, которая, впрочем, оставлена
была без последствий.
