угли: душа же
его, яко угле, и
яко пламя, из уст его исходят. На выи же его водворяется сила, пред ним
течет пагуба. Плоти же талесе его сольпнушася: лает нюнь, и не
подвижится. Сердце
его жесте, яки камень, стоит же, яки наковальня неподвижна. Обращусь же ему,
страх звереем четвероногим по земли скачущим. Еще срящут его копия, ничто же
сотворят ему, копии вонзено и броня: вменяет об железо, яки плевы, медь
же, яки
древо гнило: не уязвит его лук мидян, мнит об каменометную пращу яки сено. Оки
стебле, вменившаяся ему млатов: ругает же яс трусу огненосному. Ложе его сотни
остри, всяко же злато морское под ним, яко же
борение, бесчисленно. Возжигает
бездну, яко же пещь медную: мнит же море, яко мироварницу, и тартар
бездны, яко
же пленника; вменил бездну в прохождение. Ничто же есть на земли подобно ему
сотворено, поругано бытии ангелы моими; все высокое зрит; сам же царь всем
сущим в водах.
Ломоносов, как
видно из этого
сопоставления, всю первую часть данного отрывка, состоящего из
вопросов-гипербол, изображающих необыкновенные качества левиафана, свел к
двум строкам:
Ты
можешь ли левиафана На уде вытянуть на брег
Шишков этим недоволен. Он
находит, что Ломоносов, опустив эту часть книги Иова, ослабил поэтическую
силу своего переложения, лишил ее разнообразия, выразительности
54
и великолепия
библейского
текста: Итак, вещь представляется здесь просто, без всякого приготовления
воображения нашего к тому, чтоб оно вдруг и нечаянно нашло нечто
неожидаемое. В
славянском переводе . . . все сии
вопросы располагают ум наш таким образом, что, производя в нем любопытство
узнать подробнее о сем ожидаемом звере или змеи, нимало не рождают в нас
чаяния услышать о чем-либо чрезвычайном: напротив того, они удерживают
воображение наше и препятствуют ему сделать наперед какое-либо великое
заключение о сем животном; ибо весьма естественно представляется нам, что
кого нельзя извлечь улицею, того можно вытащить большою удою; кому нельзя
шилом провертеть уста, тому можно
просверлить их буравом; с кем нельзя поиграть как с воробьем, тот может быть
еще не больше коршуна, и так далее. Между тем, говорю,
как мы судя по сим вопросам, отнюдь не ожидаем услышать о чем-нибудь
необычайном, каким страшным описанием поражается вдруг воображение наше: вся же
плавающая собравшееся
не поднимут кожи единая ушиба
его, и корабли рыбарей главы его Что может быть огромнее сего животного, и мог
ли я
сию огромность его предвидеть из предыдущих вопросов Любопытство мое чрез то
несравненно увеличилось; я с нетерпеливостью желаю знать, что будет
далее. Желание
мое постепенно удовлетворяется: после вышеупомянутого страшного о сем чудовище
изречения, следуют паки вопросы, но гораздо уже сильнейшие прежних: кто
откроет лице облечения его
В согбение же персей его кто внимет Двери лица его кто отверзет Окрест зубов
его страх и
проч. Сии вопросы воспламеняют мое воображение, возбуждают во мне глубокое
внимание, наполняют меня великими мыслями, и следующее потом
описание, соответствуя
ожиданию моему, совершает в полной мере действие свое надо мною: здесь уже не
щадится ничего, могущего изображение сие сделать великолепным, поразительным,
страшным, чрезвычайным. Искусство, с каким описание сие расположено, дабы
приуготовленный к любопытному вниманию ум мой вдруг поразить удивлением, час
от
